Андрей Битов - Пятое измерение. На границе времени и пространства (сборник)

Биография, как и история, – это то, что получилось, а не наоборот.

То, что у нас с кладбищами напряженка, я запомнил с 1954 года: бабушку не удалось положить к дедушке. Дедушка был историк и, провозгласив, что через год пол-России будет висеть на фонарях, скончался от сердечного приступа за год до «катастрофы», оставив бабушку с четырьмя детьми в возрасте от пятнадцати до семи лет, и был захоронен рядом с отцом и сестрою на Новодевичьем (в Петербурге) кладбище. Дедушкино кладбище было «закрыто», поговаривали, что начальство ждет, когда оно (кладбище и начальство) окончательно вымрет, чтобы приспособить под собственные нужды. Наконец бабушка упокоилась на Шуваловском, тоже закрытом, но просто, не на ведомственный замок. Вид отсюда открывался замечательный: с облесенного соснового склона на Шуваловское озеро – блоковская строка. «Все чаще я по городу брожу. Все чаще вижу смерть – и улыбаюсь улыбкой рассудительной. Ну, что же?..»

В 1958 году не стало Азария Ивановича… Это был наш некровный родственник, с 1919 года самый близкий семье человек. И опять цитата: «Между ними сложные отношения… такая духовная борьба, о которой вы понятия не имеете… И вы, получая… по двугривенному за пакость… куражитесь над ними, над людьми, которых вы мизинца не стоите, которые вас к себе в переднюю не пустят».

У него никого, кроме нас, не было. И мы, воспользовавшись уже установившимися связями с администрацией кладбища, выдав его за двоюродного брата бабушки, захоронили Азария Ивановича в непосредственной близости, чуть выше по склону, так что с одной могилы хорошо видно другую, через дорожку. Ограниченное дорожкой и склоном, ему досталось неожиданно большое место. Вдвое длиннее поперек, чем вдоль, так что рядом образовалось пустующее место, но земля эта была уже наша. Так что когда в 1977-м не стало папы, мы, пользуясь уже как бы и законным правом, выдали папу за двоюродного брата Азария Ивановича. Дело в том, что фамилии у всех троих были разные. Непереименованные.

В 1990-м, когда не стало мамы, мы жили уже в Переделкине; она хотела только в Шувалове.

И вот как единственно можно было это сделать: либо к законному мужу, либо в ту же могилу к матери; теперь она лежит между двумя «братьями», и ее крест возвышается над ними.

В линейку, по-над озером: дядя Аза, мама, папа.

Напротив мамы, ниже по склону, как вершина треугольника, бабушка.

Ровный такой треугольник, почти равнобедренный.

В головах у бабушки выросла огромная полувековая береза.

Моя семья живет теперь в Петербурге (б. Ленинград), внучка моя несколько старше своего дяди, живут они через улицу и друг к другу в гости ходят, как брат и сестра, и фамилии у них разные, и когда я выхожу с поезда в левую арку Московского вокзала, то первый дом в городе, открывающийся в арке моему взору, – мой. Квартира опять же на третьем этаже. Правда, номер все-таки не 28.

Тот жил и умер, та жилаИ умерла, и эти жилиИ умерли; к одной могилеДругая плотно прилегла.

4 апреля, Переделкино

Первое стало вторым, третье – первым

(Памяти Вл.Соколова и Бродского)

Поэт – издалека заводит речь.

Поэта – далеко заводит речь.

29 января 1997, Нью-Йорк – Принстон,

в электричке

///

Год как нету Иосифа.А волны опять с перехлестом.Осень вечна, и можно сменить лишь округу.На какой ты там, было, намылился остров?И какому писал позабытому другу?Свою оптику сжав до оси и осы,Грудь раздвинув затяжкой последнего вздоха,Состояньем рассвета, состояньем росыСтать. Всего лишь. И это – эпоха.

///

Величие замысла может выручить…

Вооруженный зреньем тыщи ос,Не выбрав до конца ни сердца, ни погоста,«Не быть иль быть?» – вопросом на вопросОтветив Гамлету, он просто…

Он вышел в сад. Калитка или выстрел?Дымок вился из будто пистолета…Сказал, быть может: «Господи, как быстро!Последней может быть лишь сигарета».Вооруженный зреньем тыщи ос,В сад/зал взглянул, перевернув бинокль,«Не быть иль быть?» – о замысле вопрос,Вопрос, возможно, непротертых стекол.

За ним осталась приоткрытой дверь —Щель уже кошки, но пошире мышки…Быть иль не быть, товарищ? Верь не верь,Свобода есть приговоренность к вышке.

Не быть иль быть? – лишь замысла вопрос.Что он/ты нам о благородстве трекал?Тень от отца, дымок от папирос —Что вопрошать? Ты лучше в зал покнокай…

Сад полон ожиданьем прошлых встреч,И “no more” – одно лишь постоянство.Велик ли замысел? Проходит наша речь,Да что там речь! проходит даже пьянство,

Проходит одиночество и боль,Проходят девять дней, сороковины,Призванье, назначение и рольПроходят, как проходят годовщины.

Неужто вопрошанье только ритм?Иное бытие покажется не новым,Коль через год ты будешь говоритьС новопреставленным Володей Соколовым

И вы сойдетесь на двух-трех строках…Ты будешь удивлен, что это из Рубцова.Как будто выдается напрокатПоэзия… Сыновья иль Отцова.

Там Мандельштам Есенину сродни:Талас на голову иль вервие на шею…И несочтенные, ворованные дниУ Пушкина…

Щедрость

Мальчик успел родиться в XVIII веке. Рос толстым и неуклюжим, родители мало им занимались, все больше с няней. Отличал его от прочих детей особо яркий румянец. Летом они жили под Москвой в деревне. У них в доме жила помешанная девушка, дальняя родственница. Думали, что ее можно вылечить испугом. Однажды мальчик пошел гулять в рощу, воображал там себя рыцарем, рубил мечом лопухи. Навоевавшись, возвращается домой – видит на дороге растрепанную взволнованную девушку: «Братец! они меня принимают за пожар!» Для испуга ее поливали из пожарной кишки. Тотчас все поняв, мальчик ее успокоил так: не за пожар ее приняли, а за цветок, что цветы так же из кишки поливают…

Пушкин? За что он нам?

Ни Баркова, ни Крылова, ни Арины Родионовны, ни дедушки-негра недостаточно для его возникновения. Для того чтобы на что-нибудь опереться, пришлось ему выдумать и историю, и фольклор, и литературную традицию.

В одном человеке Россия прошла сразу пропущенные три века, чтобы потом вернуться на два века вспять. В одном человеке враз была обретена мировая культура и цивилизация! Вот щедрость Божья! которой мы до сих пор недостойны.

Он был азартен, считал себя игроком, а его разве что ребенок не обыгрывал.

Весь в долгах, он нищему подавал золотой.

Он написал «Медный всадник», при жизни не напечатанный.

Он умер от раны, защищая честь жены.

Даже друзья не понимали его.

«Все, – говорил в негодовании Пушкин, – заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть к людям, которых мы не любим, а чаще не уважаем, и это единственно потому, что для нас они – ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас – всё. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития».

Однажды Пушкин жаловался приятелю, что ночью он проснулся оттого, что ему приснилось гениальное стихотворение, а утром он не мог его вспомнить. «И ты не встал его записать?!» – изумился приятель. «Жаль было Наташу будить…» – отвечал Пушкин.

Каков Пушкин!!!

6 июня 1997 года,

198 лет Александру Сергеевичу.

///

Люблю одинокое дерево,Что в поле на страже межи.Тень в полдень отброшена к северу —Зовет: путник, ляг и лежи.Забыв за плечами дорогу,Забросишь свой посох в кусты,И медлят шаги понемногу,Пока приближаешься ты.Как к дому, как к другу, как к брату,Уходит земля из-под ног…И ты не захочешь обратно:Ты с деревом не одинок.Сквозь ветви, колени и листьяПлывут облака, как года.Одной одинокою мысльюВзойдет над тобою звезда.И космос как малая малостьСожмется до краткого сна…И сердце со страхом рассталось,И бездна всего лишь без дна.

1997…2005

Письменный стол

(Открытие программы)

Screen пуст и чист, как свет в окошке.На подоконник села кошка.Умыла лапкою лицо.А ты свободен, точно птица,Небес пустей твоя страница,И неподвижно колесоУма. Hard disk жужжит впустую.Вращаясь на казенном стуле,Сидишь и думаешь о вечном:С чего начать… Хотя, конечно,Пора бы знать, что продолженьеЕсть лишь непрерванность движеньяТуда. К концу того начала,Где все, что делалось, звучало.Минуй, уныние ума!Строка, строку перекрывая,Расскажет все, как есть, сама,Поскрипывая рифмой Рая.

Примечания