Алексей Самарин - Сигнализация

Алексей Самарин

Сигнализация

Проза

Образование высшее (1980–1985 гг., Ростовский Государственный Педагогический университет, исторический факультет). Работаю учителем истории и обществознания в МБОУ Ольшанской «СОШ № 7».

Писать начал ещё в студенческие годы. Это были небольшие стихи о любви, эпиграммы на однокурсников и преподавателей, записывал в лекционные тетради и специально не сохранял.

Приоритетный жанр – поэзия, тематика различная.

Вышли сборники стихов:

«Смута» (2012 год), «Славянский путь», «Сказки без возраста» (2013 г.), «Стихи разных лет» (2014 г.).

Печатался в альманахах: № 9, 10 – выпуски: «Золотая строфа», свободная тема: «Золотая строфа», альманахи: «Российский колокол», «Литературная республика», «Наследие».

Издавался в коллективных сборниках: «Лучшие поэты и писатели России», «Цветаевские костры» в 2013 г.

3-е место в конкурсе «Золотая строфа» в номинации «Природа и красота» в 2013 г., призер международного конкурса «Большой финал» (2014–2015) в разделе поэзии «Посох и лира», в номинации «Что не проза, то стихи/ Мольер», номинант ежегодной Премии Союза Писателей (2014 г.).

Сигнализация

Было начало мая. В средней полосе России – благодатное время, когда заканчивается весенняя распутица, но до летней жары ещё далеко. Солнце приятно пригревает, но не печёт. Всё живое радуется жизни, тянется к свету и теплу. Время надежд и ожиданий. Изумрудная листва скрывает старую, потрескавшуюся кору и изуродованные зимней непогодой ветки. Молодая трава пробивается даже через трещины на асфальте. Неугомонные воробьи галдят и суетятся, голуби объединяются в пары и влюбленно воркуют, перелётные птицы вьют гнёзда.

И так из года в год, круг размыкается и смыкается зимой. Но каждый раз в сердце просыпаются смутные и по-детски наивные чувства: «А вдруг… что-то изменится и безжалостная неизбежность отступит, время остановится и так будет всегда. Ни изнуряющего летнего зноя, ни дождливой осенней безнадёги, ни зимних морозов и метелей, а цветущие сады и воздух, врывающийся в открытые окна и наполняющий мёртвое пространство комнат запахом сирени или жасмина».

В один из таких дней Гридин Николай Николаевич и его приятель, Никитенко Александр Сергеевич оказались на берегу живописной речки с удочками, лодкой и палаткой. Выехать на рыбалку они планировали давно, но всё было как-то недосуг: мешали дела и заботы на работе и дома. С Гридиным мы уже успели познакомиться.

А его сослуживец, Никитенко Александр, был лет на десять старше. Невысокий, но плотный мужчина, с тёмными глазами, балагур и весельчак, душа компании и мечта сентиментальных дамочек в возрасте от тридцати до сорока лет. Именно любовь к слабому полу и стала причиной развода. Жена ушла два месяца назад, заподозрив в очередной измене. Но он не унывал, считал себя неисправимым оптимистом, а над Гридиным слегка посмеивался «за слишком серьёзное отношение к жизни и к женщинам в том числе».

Вот и сейчас, наблюдая за поплавком, принялся за старое. «Оседлав любимого коня», рассуждал на привычную тему, давно набившую оскомину:

– Колёк, ты умный и образованный человек, но только на первый взгляд, не обижайся на меня, я друг тебе и хочу, чтобы ты меня наконец-то понял. До тебя мне далеко, я в столичных университетах не обучался. А что дала тебе твоя книжная премудрость? Что молчишь? Не хочешь отвечать? Я скажу за тебя и думаю, не ошибусь, да и ты в душе и сам со мной соглашаешься – ровным счётом ничего…

– У тебя клюёт, философ доморощенный, – усмехнулся Гридин. – Вот из-за таких горе-рыбаков мы вечером останемся без ухи. Я тебе предлагал запастись рыбой в магазине.

Александр прозевал поклёвку, но не огорчился и, вновь забросив удочку, продолжил:

– За уху не переживай, рыбку добудем. Вот ты романтик, а значит, добавляешь в жизнь мечты, иллюзии и прочую дребедень. Нет здесь ничего, кроме реальных интересов и, извини меня, пожалуйста, грубых животных инстинктов. Какой венец эволюции, Дарвин, наверное, в состоянии алкогольного опьянения написал подобную чушь. В каждом из нас сидит зверь, заурядный эгоист и хищник, а шерсть и хвосты мы прячем под одеждой, соблюдаем приличия для проформы, не дай Бог люди осудят. А если никто не увидит, можно творить всё, что твоя душечка пожелает, а желает она не гармонии и справедливости – собственное подленькое благополучие её интересует. Вспомни своего любимого Булгакова, что сказал Воланд: «Проходят столетия, но люди не меняются, они не плохие или хорошие, а такие, какие есть – любят то, что им ближе всего, то есть себя, конечно, и деньги, потому что они власть и свобода».

– Прямо панегирик пошлости и мещанству, – возмутился Николай, – апофеоз человеческой серости. Тебя послушать, так всех слепили по одному трафарету и в мире нет тайн и загадок, а значит, нет места и для чуда. Все одинаково безлики, желают одного и того же, мечтают, мыслят, чувствуют одинаково. Знаешь, а я не хочу жить в таком мире, мне скучно, понимаешь?

– Понимаю, – подхватил Александр, – но не помню кто, когда-то сказал, что «свобода – это осознанная необходимость»; и мы с тобой букашки, песчинки, от которых ничего не зависит, мы не в силах что-либо изменить, а значит, должны понимать и приспосабливаться. Пойми, в этом вся нехитрая философия нашей жизни, нет никаких тайн и загадок, всё это выдумки вот таких, как ты, мечтателей и фантазёров. Будь на то моя воля, я бы вообще запретил детям читать художественную литературу, кроме детективов и фантастики…

– А любовные романы? Как с ними быть или они тоже вредны? – вмешался Николай. А Толстой, Достоевский, Чехов, Пушкин, они тоже недостойны нашего внимания, отвлекают, зовут куда-то. Герои, по меркам современного человека, – типичные неудачники, так, по-твоему?

больного организма на здоровые проявления жизни. Сонечка Мармеладова – образец добродетели, ангел небесный. Ты общался когда-нибудь с падшими женщинами? Разве они такие? А он нам навязывает её в качестве идеала для подражания. Ты бы хотел, чтобы твоя будущая дочь, сестра или мать были на неё похожи?

И граф Толстой хорош: развратничать до сорока лет, а потом вдруг опомниться и строить евангельскую общину. Да мне кажется, это рецидивы белой горячки. Не случайно церковь предала его анафеме. Чехов всю жизнь страдал от чахотки, его пьесы, последние рассказы – это безысходность и замогильная тоска. Всё это – отрава для детских и юношеских душ. Понимаешь, мы должны жить «на полную катушку» не завтра или вчера, а сегодня и сейчас.

Никитенко внезапно замолчал, а потом резко дёрнул удилище, которое согнулось дугой. Что-то большое и сильное оказалось на крючке.

– А ты боялся – будет тебе уха, – процедил сквозь зубы, осторожно выуживая сазана килограмма на полтора-два. После того, как добыча оказалась в садке, он вытер ладонью выступившие капельки пота на лбу и стал объяснять, за что он любит рыбалку.

Но Николай его уже не слушал. Предзакатное солнце, коснувшись линии горизонта, замерло на мгновение, как будто решило попрощаться с водоёмом и берёзовой рощей на берегу, прежде чем исчезнуть до рассвета. Ветер стих, зеркальная гладь воды искрилась янтарём. Воздух, днём прозрачно-невесомый, сейчас стал осязаемо-плотным. Разнообразные запахи дурманили голову. Необычайная лёгкость и доверчивость, простодушная вера в чудеса завладели сознанием. Казалось, что росинка, застывшая на стебле камыша, оживёт и из неё появится Дюймовочка девочка-мечта, или добрая фея…

– Пора на берег: солнце скоро сядет, – прервал его медитацию товарищ.

Когда вытаскивали лодку из воды, обнаружили, что у них появились соседи. Выпускники сдали очередной экзамен и весело отмечали знаковое событие на природе. Шутки и заливистый, громкий смех, песни под гитару то и дело нарушали очарование тихого вечера. Гридин подумал, что так могут смеяться только молодые люди, которых ещё не потрепала жизнь. Они свято верят в светлое, безоблачное будущее и в своё особое предназначение, с презрением смотрят на осторожных родителей и пренебрежительно относятся к их мудрым советам. Себя наш знакомый, конечно, не считал старым человеком, но подростковый период его юности миновал давно, поэтому к максимализму – кредо эпатажной молодости, он относился не просто с иронией, а скептически, осуждал радикальное буйство и протест ради протеста.

Приятели разожгли костёр, почистили рыбу. Дрова уютно потрескивали, сладкий дым голубой лентой медленно поднимался к звёздам, а огонь из темноты выхватывал отдельные предметы. Ощущение чего-то ирреального не покидало Гридина. В одиноком кусте чудился сказочный богатырь, готовый сразиться со свирепым Змеем Горынычем, похитившим прекрасную царевну. Холм вдалеке превращался в грозное шестиголовое чудовище, а роща в – его несметное лесное воинство…

– Какой запах! Что может быть лучше ухи, приготовленной на костре? – обратился к нему Никитенко с вопросом, одновременно помешивая аппетитное варево ложкой, привязанной к черенку. Скоро сварится. Знаешь, что я тебе скажу? Любая иллюзия вредна, и даже самая возвышенная. Обман он и есть обман. Помнишь у Горького: «Правда Сатина, пусть горькая, но, правда, а ложь во благо у Луки». Что лучше? Я думаю, правда. Возьмём меня, например. Ты думаешь, я циником родился? Нет, брат, ошибаешься. Я тоже в молодости бредил по ночам, даже стишки пытался писать, а Галку, свою жену бывшую, как боготворил? Только платонические чувства, к руке с трепетом прикасался. И первый поцелуй никогда не забуду и взгляд её полуприкрытых глаз. Я тебе скажу, не глаза у неё были, а глазища, голубые, с туманной поволокой, я в них, как в омуте тонул. Представь, весенний вечер, такой как сегодня, полная луна, на небе звёзд немерено, и ангел, волосы распущены и мягкие, как лебяжий пух. Счастлив был до одурения. Прибежал домой, спать не могу, у окна остаток ночи просидел, представлял ненаглядную и так явственно, что даже аромат её парфюма чувствовал, а утром, как сумасшедший, бросился на занятия. Надышаться и наглядеться не мог. Расстанемся, исчезнет она в дверях своего подъезда, и мне скучно становится, пусто без неё, будто существо одно взяли и разделили на две части. Только потом, после свадьбы, всё изменилось. Ссоры начались, сначала непродолжительные, с последующими бурными примирениями и нежными ласками. Дальше хуже: ссоры становились продолжительнее, а примирения короче и суше, так сказать. Неделями могли молчать, не разговаривать. Я стал на других женщин с интересом поглядывать, поначалу флиртовал, чтобы позлить свою благоверную, посмотри, мол, ты не ценишь, за мужчину не считаешь, а другим нравлюсь, и потом уже по-серьёзному началось. Так и расстались. И всё почему? Да потому что мы не друг друга любили, а собственные идеалы, образы и фантомы. Она во мне увидела вымышленного мужчину, собственные фантазии, а я в ней Беатриче Бесплотную узрел. А когда пелена исчезла, оба разочаровались. Взаимные обвинения посыпались, и каждый себя правым считал, уступать не хотел. И любовь незаметно в ненависть переросла. Выяснилось, что совсем мы не близкие люди, а враги смертные. Вот тебе и иллюзия, и «волшебная сила искусства», – сказал он в заключение. – Ладно, пора ужинать и на покой, завтра встаём затемно, чтобы утреннюю зорьку не прозевать.