Красная каторга: записки соловчанина - Никонов-Смородин Михаил Захарович
Я махнул на поэта рукой.
Мне было трудно справляться с большим хозяйством. Моего помощника Гзеля срочно послали на Соловки. Оставленный в крольчатнике Соловецкого питомника Абакумов угробил кроличье стадо. Гзель должен был поправить дело. Вместо Гзеля со мною работал агроном Михаил Николаевич Юренев. Но он плохо ладил с женщинами, и я часто вспоминал неоценимого в этом отношении Гзеля.
Работа начиналась в семь утра. Кухонная бригада работала с пяти часов. Она приготовляла корма, развешивала их и в ведрах развозила на вагонетках по секторам крольчатника. Секторов было тринадцать, затем два обширных отделения: селекционное и откормочное. Без четверти семь все собирались в большое помещение кухни, рассаживались на барьере у вагонеточных путей, курили, обменивались новостями.
По сигнальному удару колокола рабочие устремлялись в свои отделения и начиналась утренняя раздача воды и корма. После раздачи шли на три четверти часа завтракать. В десять часов опять сигнальный звон на раздачу овса, в двенадцать комбинированный корм, в три подкормка и в семь опять корм на ночь. В промежутках надо было успеть вычистить клетки, оправить гнезда, осмотреть животных, отделить больных, проделав еще множество всяких мелочей.
Некоторые отделения работали и ночью — часов до двенадцати, до двух — по покрытию самок сразу целого отделения. Кролики появлялись на свет у большинства самок через месяц. Бывали дни, когда на протяжении трех дней рождалось в крольчатнике по три тысячи маленьких. Всех их надо было немедленно рассортировать, оставив матери пять-шесть штук. Остальные шли в отбор и отдавались лисицам.
Постоянная оправка гнезд, наблюдение за правильным кормлением подсосных кроликов давали огромную работу. Только благодаря такой работе и такому уходу, у нас дело шло блестяще, несмотря на интриги Емельянова и недоброжелательство лагерного начальства.
* * *Из Москвы стали приезжать в хозяйство целые экспедиции чекистов, советских писателей и коммунистических вельмож в сопровождении киносъемщиков.
Я жил в крольчатнике наверху и занимал отдельную комнату. Однажды ночью просыпаюсь от необычного света в комнате. Привстаю. Ко мне подходят чекисты — начальник ИСО и его помощник.
— Где ваши вещи? Оденьтесь.
Встаю, одеваюсь, предъявляю свои вещи. Чекисты все пересматривают, перечитывают уже процензурованные письма, отбирают ножи, бритву, хотя все это продается в лагерных ларьках. Перерыв все и обыскав меня, чекисты удалились. Такая операция производилась всегда перед приездом высокого начальства.
Действительно, на другой день запыхавшийся поэт Карп Алексеевич, вбежав ко мне наверх, сообщил:
— Приехали. Автомобилей понаехало!
— Кто приехал?
— Начальство из Москвы.
К крольчатнику направлялась целая ватага чекистов. Впереди шел среднего роста седоватый Ягода — главный палач русского народа. Рядом с ним толстый и представительный секретарь Троцкого Степухович, заключенный в лагерь на пять лет. Далее следовали члены коллегии ГПУ, утверждающие смертные приговоры, главные инспектора лагерей Коган и Раппопорт. Между ними шел начальник Белбалтлага Александров. За ними валила целая толпа чекистов высоких рангов.
Степухович знакомил Ягоду с хозяйством, рассказал его краткую историю и попросил меня продемонстрировать животных. Раппопорт неожиданно обратился ко мне самым любезным тоном:
— Ну, Смородин, ваших кроликов теперь признали.
Видя мое недоумение, он пояснил:
— Начинается кампания за внедрение кролика в советское хозяйство. — Степухович проявлял необычайное проворство. Он затмевал своей фигурой и короткого Когана и медлительного Раппопорта. Фотографы то и дело снимали его с Ягодой. Впоследствии, однако, он за это поплатился. Мстительный Коган перевел его на общие работы на канале.
Ягода — нервный и сухой, равнодушно рассматривал жестким взглядом и хозяйство, и животных, лишь изредка бросая короткие фразы:
— Это нам надо… Так продолжать.
Окружающие ловили каждое его слово. Стоило ему взглянуть в сторону любого чекиста, как тот молча вытягивался.
В доме директора, у Туомайнена произошла схватка с начальником лагеря Александровым. Туомайнен начал жаловаться Ягоде на притеснения со стороны лагерной администрации. Александров энергично оборонялся и, в общем, победа осталась за ним… Московское начальство уехало в Москву и Александров начал принимать срочные меры, чтобы съесть Туомайнена.
11. ОПЯТЬ НА ДНО
По сигналу из центра по всему пространству Советского Союза началась кроличья кампания. Нужно было в срочном порядке организовывать кроличьи совхозы. Строители социализма, засучив рукава, принялись за новое дело. Однако, оно шло, и не могло не идти, из рук вон плохо. На лицо не оказалось даже настоящих любителей кролиководства, а специалистов по промышленному кролиководству не было совершенно. Туча брошюр и листовок по кролиководству вносили в дело только путаницу. Кролики гибли массами. В местах заключения уже появились кролиководы-вредители, сидевшие за «сталинских быков», как острили крестьяне.
Между тем в Повенецком зверосовхозе численность кроличьего стада достигла пятнадцати тысяч голов (тридцать тысяч ежегодной продукции). В хозяйстве были свои кадры опытных промышленных кролиководов, подготовленные на целом ряде курсов.
Члены Карельского правительства, во главе с Гюллингом, посещавшие неоднократно крольчатник, обратились к Туомайнену с просьбой организовать в Повенцекурсы для подготовки кролиководов для Карелии. С одобрения ГУЛАГ'а Туомайнен принял это предложение и поручил дело мне. Туомайнен собственно этим ходом произвел некую диверсию. Я не мог делать два дела: вести курсы и хозяйство. Следовательно, нужно было меня хотя на время в крольчатнике заменить. Туомайнен вытребовал с Соловков Михайловского, приказал ему принять питомник пушных зверей, а Емельянову принять крольчатник. Емельянов все время писавший доносы, оказался в затруднительном положении. Теперь от него потребуют лучшей постановки дела. Между тем из крольчатника уже были взяты мои лучшие ученкки: Чавчавадзе командирован в Москву, в Николо-угрешский совхоз, Дрошинский в Свирский пограничный военный совхоз, Гзель — в Соловецкий питомник. Оставался только агроном Юренев, человек новый. Однако, Емельянов храбро принялся за дело, пользуясь помощью вновь появившегося на зверхозском горизонтепровокатора, ветеринарного врача Белякова, мечтавшего устроиться в питомнике на месте простяка Федосеича. В крольчатнике началась обычная коммунистическая вакханалия. Налаженное с таким трудом хозяйство быстро стало приходить к упадку в руках невежественных сексотов. Туомайнен, собственно, этого и хотел, чтобы отомстить своим врагам.
Каждое утро ходил я в Повенец в отведенную для кролиководных курсов школу. На обширном школьном дворе был устроен прямо под навесом временный практический крольчатник на сто десять производителей. Здесь проходили практические работы курсанты. Крольчатником ведала одна из моих учениц — бригадир Полина Грачева. Она знала свое дело до тонкости, была из лучших работниц. её приветливые синие глаза, милое русское лицо и московская простая речь никогда не навели бы на мысль, будто она сидит в лагерях за воровство. А между тем она была воровка-рецидивистка.
Пятьдесят курсантов были командированы на Повенецкие курсы крупными карельскими хозяйственными организациями. В большей своей части они были или комсомольцами или коммунистами. Среди них — десятка полтора женщин.
Под вечер около животных оставались только двое дежурных. Закончив работы, мы ведем тихие разговоры о нашей жизни, о будущих условиях работы.
— Как бы не попасть на ваше место, — вздыхает комсомолка. — Как начнут дохнуть кролики — и не оправдаешься.
— Что-ж, и в лагерях люди живут. На свободе хлеба иной раз не достанешь, а в лагере паек каждый день, — утешает комсомолец.
