Побег из Рая - Шатравка Александр Иванович
На другой день девятое отделение вышло в баню. Иван Бога указал на парня с таджикской внешностью. Не теряя драгоценных минут, я подошёл и познакомился с Володей Колюжным, симпатичным и приветливым парнем. Он в Донецке с двумя товарищами на протяжении нескольких лет готовился к переходу границы, изучая язык фарси, обычаи и традиции таджиков, где они должны были переходить границу в Афганистан, а потом в Америку через Пакистан. Друзья даже приготовили таджикские национальные костюмы, в которые облачились, приехав в Таджикистан в 1975 году. До границы в районе реки Верхний Пяндж они добрались благополучно.
У самой границы случилось то, чего никто не мог предвидеть. У Володи разболелся зуб да так сильно, что он решил вернуться и найти ближайшую больницу. Друзья пообещали ждать. Через двое суток Володя вернулся, но друзей на месте не было. На границе и в ближайших аулах в эти дни было всё спокойно, значит, они перешли границу, решил Володя, когда сам оказался в Афганистане. Вместо денег у него были хорошие часы и золотые кольца, ими он расплачивался с водителями машин, добираясь до Кабула. В Кабуле он долго ходил по улицам города, разыскивая посольство какой-нибудь западной страны. К великому его несчастью, он нашел солидную вывеску, но неправильно перевёл её и вошёл в здание, где было что-то вроде Министерства внутренних дел Афганистана, где его сразу арестовали. Афганистан, как и Финляндия имел договор с Советским Союзом о выдаче переходчиков границы. Восемь дней он провёл в кабульской тюрьме, откуда его вернули в СССР. После этой встречи я не видел Володю несколько недель. Ему не повезло, он попал в одно из самых плохих отделений больницы в 9-е, прямо в лапы Бочковской.
Когда я увидел его снова, это был совсем другой Володя. Он походил на медлительного робота, с устремленными куда-то вдаль неподвижными глазами, с трудом выговаривая каждое слово и едва узнал меня. В таком состоянии он пробыл долгих пятнадцать лет и после развала СССР, в 1991 году, его выписали из больницы тяжело больным человеком.
68
КОМИССИЯ
Шёл второй год нашего с братом пребывания в спецбольнице. В середине мая прошла комиссия у брата в 10-ом отделении.
— На комиссии меня ни о чем не спрашивали, зашел и вышел, — сообщил мне Миша.
Первая моя прошла тоже быстро, я дольше одевал больничный халат, чем общался с профессором.
Подошла моя вторая профессорская комиссия на выписку. В этот день всех больных одели в новенькие зэковские костюмы и посадили на лавку возле кабинета врача. Очередь двигалась быстро: зашёл-вышел.
— Садись, — указала мне на стул профессор Блохина. Каткова сидела на стуле рядом и смотрела на меня своим сычиным взглядом.
— Как самочувствие? — спросила Блохина. — Работаешь?
— Да, на стройке.
— Что же это ты за границу пошёл и брата за собой потащил?
— По болезни, — ответил я, — и ещё друг на границе служил, — повторял я неправдоподобную версию, в которую уже сам начинал верить. — Он обещал нас провести туда и обратно, не встреть мы Анатолия, не было бы ничего этого.
— А если бы вам удалось перейти туда, чем бы вы там занимались?
— Посмотрели бы разные города: Рим, Лондон, Париж и вернулись бы домой.
— А знаешь ли ты, что это — измена Родине? За такое преступление людей расстреливают или пятнадцать лет дают! Ты это знаешь? — сорвалась вдруг, как пес с цепи, Каткова.
— Но у нас нет никакой измены. Вон, моряки, бывают за границей в разных городах, это же не измена.
— Тогда почему ты не поехал на строительство БАМа (байкало-амурская магистраль) или на подъём целины в Казахстан? Неужели у нас в стране нечего смотреть? — тоном прокурора военного трибунала допытывалась Каткова.
— В Казахстане я был, но вот на БАМе не был. Ведь, Валентина Яковлевна, это сейчас о БАМе передают и пишут. А в 1973–1974 я об этом ничего не слышал. Знал бы я об этой стройке раньше, я б сейчас там был, а не здесь, — врал я, пытаясь уменьшить гнев Катковой, которую, похоже, мой ответ успокоил и она замолчала.
— У кого ещё будут вопросы? — спросила Блохина членов комиссии. — Вопросов нет. Можешь идти.
На работу после комиссии не выводили, наверное, врачи остерегались психологического срыва у больных. Я лег на кровать в подавленном настроении. Рядом на койке лежал восьмой год находящийся в больнице больной Гуска и возмущался:
— Врачиха на комиссии говорит: «Гуска! Как я могу тебя выписать? Представь себе, я вечером после работы иду домой, а ты на меня напал и пытаешься изнасиловать. Как я могу тебя выписать?!»
Его сосед Иван, тихий и молчаливый больной не обращал никакого внимания на жалобу Гуски. Он крепко прижимал подушку к матрасу, боясь выпустить солнце оттуда.
В проходах между кроватями ходили взад и вперед больные в застиранных старых кальсонах. Дед-фронтовик ругал свою бабку, которую он поколотил по пьяни. Его привезли сюда совсем недавно, пару недель назад. Он ругал её, не переставая, за то, что она хотела как лучше для него и сделала это. После суда деда поместили в больницу общего типа. Бабка решила, что он как фронтовик заслуживает большего. Если уж речь идёт о больнице, то должна быть непременно специальная. Бабка начала писать жалобы, куда только можно, требуя специальных льгот. Она добилась, и деда перевели в специальную больницу.
Вдруг дверь в палату отворилась и со свидания вернулся с сияющим от счастья лицом молдаванин Коля. В руках он держал фотокарточку с младенцем, родившимся две недели назад.
— Жена на свидание приезжала, она мальчика мне родила, — и тыкал всем карточку, показывая кроху.
— Как она тебе его родить могла, если ты уже второй год здесь? — смеясь, спрашивали его больные.
— Это мне жена родила! Это мой ребёнок! — доказывал Коля.
— А что с молдаванина взять? От него чего-угодно ожидать можно, — прекратив на секунду ругаться с радио, сказал диверсант Король.
Я лежал, наблюдал и думал о прошедшей комиссии, видя перед собой холодное лицо Катковой. Я чувствовал, как всё может измениться мгновенно, и я услышу своё имя среди вызванных в процедурный кабинет. Была причина попасть под шприц за помощь в подготовке к побегу Сергею Потылицыну. Сергея выпустили работать дворником вместо больного Федюшева, выписанного через «баню». Федюшев, политический, сидел с пятидесятых годов и слыл хорошим агрономом. Он даже умудрился сделать маленький огородик на четырех квадратных метрах между зданием прожарки и мусорным ящиком, но огород попался на глаза Катковой, и она приказала сравнять его с угольной пылью, а Федишева закрыть в отделении и начать заново лечить.
Сергей был настроен на побег. План был прост и безумен. Он попросил меня принести на четвертый этаж стройки рулон стальной проволоки. Вечером, под прикрытием темноты, он должен был протянуть проволоку на крыше так, чтобы часть её проходила над городской улицей, где и должен был Сергей спуститься вниз. Это была совершенно не реальная затея для побега. Это было самоубийство. Я согласился помочь ему при условии, что больше он ни о чем просить меня не станет и этот разговор останется между нами. На другой день, как всегда, я прогуливался со Стасом Улима.
— Скажи мне, зачем ты впутался в это дело? — глядя мне в глаза, вдруг спросил Стас. — О готовящемся побеге вся больница знает и менты тоже. Если не веришь, так скоро сам узнаешь, откажись от этого, если не хочешь провести жизнь в надзорной палате под шприцом.
— С чего ты это взял? О каком побеге ты речь ведёшь? — с большим трудом, пытаясь скрыть тревогу, спросил я.
— Брось, ты оказывается ещё и не откровенный! — улыбаясь, с издёвкой сказал Стас. — Тогда ответь мне, зачем ты спрятал два рулона проволоки на четвертом этаже стройки? Тебя об этом Марксист попросил? Так что подумай, пока не поздно. Останешься с ними — ко мне не подходи, я не хочу идти с вами по делу.
«Марксистом» в больнице звали молодого парня лет двадцати шести, Славика Яценко. Он с друзьями создал Независимую Коммунистическую партию Советского Союза, за что все были арестованы и получили срок или были направлены на лечение в психиатрические больницы. Мне странно было видеть нормального, умного парня, который при этом был коммунистом. Славик дружил с Сергеем и тоже знал о его подготовке к побегу. После разговора со Стасом я нашел Сергея и пересказал ему эту новость. На следующий день Сергей не вышел на работу, закрыв его в отделении, врач назначила ему усиленный курс уколов нейролептиков, объяснив это тем, что он передавал какие-то записки на работе. В это время из Нальчика приехала на свидание к Сергею его мама и, встретившись с врачом Валентиной Загубишенко получила удручающий ответ:
