Красная каторга - Никонов-Смородин Михаил Захарович
– Это вроде социалистического строительства?
– Пожалуй, что и так.
– Ну, вот, – продолжал Сергей Васильевич, – попал я там в компанию художника-фалыдивомонетчика, да двух комсомольцев-монархистов из Иркутска.
Я воззрился на Сергея Васильевича с недоверием. Тот продолжал:
– Мало вероятно – но факт! Настоящие, стопроцентные монархисты эти комсомольцы. По делу ихнему очень много раз стреляли молодежи. Остатки «недорезанные» разослали по разным гиблым местам в ссылку и на Соловецкую каторгу.
– Как они могли уцелеть? – удивляюсь я, – это же самое страшное преступление – из комсомола в христомол.
Сергей Васильевич улыбается.
– Крайности живут в русском человеке. Духовной пищи взыскует душа. А ведь из классовой борьбы этой «духовной пищи» не выжмешь. Вот и идут в христомол. Я думаю, если бы при этом строе была возможна свобода печати и свобода мнений, в комсомол отсеялась бы публика исключительно крепколобая и бездушная. Смотрю я на своих компаньонов из комсомола – талантливые парнишки. А ведь погибли тоже такие, а может быть и лучше. Разница между ними только в положении родителей. У этих отцы партийные тузы и, конечно, кое-как своих чад отстояли, а тех отстаивать было некому.
5. СЕЛЬХОЗ И СЕЛЬХОЗЦЫ
Соловецкий лагерь принял от монахов полнокровное приполярное сельское хозяйство: молочный рогатый скот, лошадей, птиц, сенокосы, огороды, теплицы, парники, процветавшее под управлением людей, накопивших за долгую монастырскую многовековую работу весьма солидный опыт в ведении этого специфического хозяйства. Как мог справиться с ним чекист даже при наличии у него кадров агрономов, не имевших опыта в ведении хозяйства на крайнем севере? Хозяйство было бы угроблено сразу, если бы попало в чекистские руки. УСЛОН решил иначе – принял на службу к себе десятка полтора монахов, ведавших и раньше в монастыре разными отраслями хозяйства. Инструкторы эти руководили работами и дали возможность лагерю освоить хозяйство. Затем монахов (в 1931 году) просто вывезли с острова и разрешили им убираться на все четыре стороны.
Из монастырского хозяйства образовались лагерные сельскохозяйственные фермы-сельхозы в Савватьевском скиту, на Анзере, на Муксольме и главный сельхоз при Кремле. Лавровский – бывший партиец, отбывший заключение (два года) на Соловках, ведал всеми сельхозами. Это уже был человек стоящий близко к коммунистической верхушке и на заключенных смотрел как на «рабсилу». Я несколько раз пытался обращаться (не лично, конечно,) к Лавровскому с целью выбраться из Кремля в сельхоз, но Лавровский продолжал держать меня на общих работах. Конечно, это было не так и плохо: по документам я значился землемером и на этом основании жил в десятой роте. Лавровский же выжимал из меня соки за оказанный блат по переселению со дна.
Однако, скоро положение мое изменилось. На горизонте появился некий землемер Гришин – человек имеющий несомненный блат у начальства. Он сразу по прибытии на остров водворился в сельхозе, поселился в комнате с ветеринарным врачом Протопоповым и начал проектировать работы по осушке острова, начиная с обширного Куликова болота. С Гришиным мы, как землемеры, встретились дружески.
– Подождите немного, – сказал он мне, – вот организую мелиоративное бюро и тогда вас вытяну из Кремля. Сразу здесь ничего не делается. Нужен осторожный подход.
Встреча эта меня окрылила. Я уже мечтал о своем переходе в сводную закремлевскую роту и работе без конвоя. Однако, Матушкин меня опередил: через несколько дней после моего разговора с Гришиным, он уже был в сельхозе ни более ни менее как старшим десятником. С рабочими он дела не имел, ведая, главным образом, рабочей учетной «писаниной», предоставляя остальное младшим десятникам. Мне, конечно, сразу стало легче, ибо Матушкин сумел составить мне «синюю куру», и я заряжал туфту на новом месте. Впрочем вскоре Матушкин перешел на другую, менее ответственную должность.
Наш одноэтапник Кабукин уже успел пустить в сельхозе корни и изображал теперь при встречах с нами бывалого человека. Манера прихвастнуть у него имелась: занимая должность младшего счетовода, он, в разговоре с нами, именовал себя не иначе, как помбухом. Кабукин помещался вместе с четырьмя компаньонами в отдельной комнате и чувствовал себя совсем неплохо.
Однажды я зашел к нему в комнату. Был обеденный перерыв и все обитатели оказались в сборе. Трое из них: Кабукин, Веденяпин и Петров – офицеры – колчаковцы и четвертый кооператор Васильев. Встретили меня дружелюбно, Кабукин даже предложил чаю.
– Поступайте вот к нам счетоводом, – обратился ко мне Кабукин, – теперь большие требования на счетных работников. Вчера из-за недостатка их у нас взяли в управленческую бухгалтерию счетовода. Надолго вас мобилизовали, – обратился он к Петрову.
– Пожалуй завтра вернусь. У нашего главбуха кончается срок сидки и ему хочется поскорей закончить годовой баланс, чтобы не создать себе задержку.
– Как это годовой баланс? – недоумеваю я, – ведь он делается в январе.
Кооператор Васильев смеется.
– Теперь все наоборот. Хозяйственный год начинается с первого октября, а календарный с первого января. Очередная путаница.
– Интересные цифры получились за 1927 год, – продолжает Петров, – лесозаготовки по системе Френкеля дают чистой прибыли пять миллионов золотых рублей. В связи с этим идут разговоры о развертывании лагерей.
– Они развертываются и без этих разговоров, самотеком, так сказать, – заметил я, – куда же деть бесконечные этапы заключенных?
Мы немножко увлеклись разговором. На нас заворчал Веденяпин, напомнив о наличии стен, иногда имеющих уши. Кабукин также заволновался и прямо мне сказал:
– Знаете, ведь по лагерным правилам посещение общежитий посторонними заключенными воспрещено. Как бы не нарваться на взводного. Идите вы лучше на двор.
Я поспешно закончил чаепитие и постарался поскорее уйти. На дворе у самых сельхозских ворот мне встретился Сергей Васильевич.
– Скоро, по-видимому, переберусь в сельхоз, – заметил я.
Сергей Васильевич молча пожал мою руку.
– Поздравляю в таком случае. Приходите сегодня ко мне в СОК. Белые ночи еще не кончились. Я остаюсь как раз теперь в музе один и мы можем его осмотреть. Не упускайте случая.
Я расспросил как пройти в музей и мы расстались.
6. СВЯТОЙ МУЗЕЙ
По темным переходам внутри толстой – от трех до четырех сажен –крепостной монастырской стены, мы долго пробирались куда-то наверх. Наконец, впереди забрезжил свет и вскоре мы вступили в большую продолговатую комнату, шириною во всю крепостную стену. Окна её выходили только в одну сторону – на монастырский двор. Тут и был Соловецкий музей, созданный руками заключенных – научных сотрудников.
В первой комнате не было ничего заслуживающего внимания: экспонаты, иллюстрирующие местную природу, изделия заключенных, работающих по соловецким производствам – все как полагается для маленького провинциального музея. Довольно быстро пройдя эту комнату, мы остановились перед стеклянными дверями направо. Сергей Васильевич снял фуражку и перекрестился:
– Вот здесь самое интересное.
Вошли в комнату, буквально заваленную предметами религиозного культа: крестами, иконами, изваяниями, цепями-веригами. Свет проникал из соседней комнаты направо и откуда-то с лестницы. В соседнюю комнату вела довольно широкая дверь.
– Это настоятельская церковь, – пояснил Сергей Васильевич, – а дверь – бывшие царские врата.
По обе стороны двери стояли массивные раки угодников соловецких, преподобных Зосимы и Савватия, они были покрыты толстым зеркальным стеклом. Внутри рак – по несколько горстей праха с белыми крупинками костей.
– Это и есть мощи преподобных угодников –спросил я.
– По-видимому, да, – сказал Жуков.
– А нет ли еще где-нибудь спрятанных святынь?
– Весьма возможно, что и есть. В монастырской стене и в громадах соборов – столько разных тайников. Вот в Преображенском соборе есть тайник для темничных сидельцев. Ведь Соловецкая монастырская крепость искони служила тюрьмою для важных преступников против веры и царя. Узников приводили в собор по тайным ходам, и они присутствовали при богослужении, будучи невидимыми для молящихся. На Пасху и другие великие праздники с установленными крестными ходами, духовенство обслуживало так же и тайники. Известно, что при этом в некоторых местах шествие, согласно принятым в монастыре издревле обычаям, приостанавливалось для молебствия. Возможно, что этими молитвенными остановками отмечались места скрытых святынь, а вместе с ними, вероятно, и ценностей. Лагерное начальство учредило особую комиссию для обнаружения этих тайников, но дело не так-то легко и просто. До сих пор не удалось открыть ни одного тайника.
