Крайний случай - Андрей Викторович Дробот
Вдруг возле подъезда затормозил «УАЗик», а из него вышли двое служивых. Один из них, усатый, подошел к Виктору и спросил:
– Кирилловы здесь живут?
– Здесь, – ответил Виктор. – Я Кириллов. А что надо?
– Садись в машину, тебя приглашают в военный комиссариат, – четко, но с какой-то странной, едва уловимой иронией отрапортовал усатый.
«Видимо, что-то решилось по моей контузии», – подумал Виктор.
Он и сам в ближайшее время собирался зайти в военкомат, чтобы выбить хоть какие-то льготы по ранению. Но времени все как-то не хватало – обычное дело. А тут, как говорится, на ловца и зверь бежит. Домой подниматься не надо – паспорт в кармане. Он обошел машину, открыл дверь и уселся на затертое сиденье. Сбоку подсел усатый, и машина двинулась вперед, разгоняя тополиный пух, увивавшийся вослед снежной поземкой.
Возле серо-желтого двухэтажного здания военкомата «УАЗик» притормозил, и Виктор в сопровождении усатого прошел к столу офицера с невероятно изможденным,
для середины дня, лицом. Виктор предъявил паспорт. Изможденный нашел его фамилию в каком-то списке и махнул рукой, приглашая пройти дальше. Плутать в поисках кабинета военного комиссара не пришлось. Усатый открыл ключом дверь в конце коридора, пропустил вперед Виктора и сразу же, как только тот вошел, захлопнул ее. Скрипнул несмазанный механизм замка. На ничего не понимающего Виктора уставился добрый десяток пар глаз молодых пацанов. Ребята сидели за партами, играли в карты и чего-то ждали. Виктор в раздумье опустился на свободный стул. «Что за ерунда?» – подумал он и обратился к соседу:
– На военные сборы, что ли, собирают?
– Какие сборы! Призыв на срочную службу идет, – пояснил ситуацию сосед. – Сегодня последний день, вот они и отлавливают всех, кого могут.
У Виктора отлегло от души: его окружали те, кто не успел вовремя ускользнуть от призыва и попался, поэтому призывной пункт и напоминал мышеловку. Что ж, произошла ошибка, и его скоро отпустят. Он подошел к двери и настойчиво постучал…
Дверь открылась только через полчаса, так что время обдумать ситуацию было. Дело в том, что в его подъезде жил один приятель с почти такой же, как у него, фамилией – Кирилов. Только – с одним «л». Имя – Виктор. Тот уклонялся от призыва в армию уже несколько лет. Один раз даже лунатиком притворился. Самое сложное в той ситуации, судя его по рассказам, было обмануть бабку-нянечку, отслеживавшую каждый ночной поход. Но что-то не получилось с болезнью и пришлось тому на время призыва скрываться у друзей. Сколько сотрудники военкомата ни пытались застать дома «однофамильца», никак им это не удавалось.
Виктора взяли вместо тезки – это как божий день ясно. Опечатка. Машинистка поставила в фамилии на одну «л» больше, чем надо. Но сколько он ни пытался пробиться к начальству и объяснить невероятное стечение обстоятельств, ему никто не верил. Да, собственно, его никто и не слушал. Вокруг стояла невероятная суматоха, призывников разбивали на команды и – по местам службы. Последний день призыва! Виктору хоть в этом повезло, как ни странно это звучит. Его не отправили хлебать щи солдатские куда-нибудь на край света, а ввиду того, что других «покупателей» не оказалось, отрядили временно в военную часть по месту жительства.
Виктора и еще троих салаг доставили на учебный пункт для прохождения курсов молодого бойца. Они переоделись в форму и влились в ряды других начинающих солдат. Несмотря на понижение в звании, Виктор не стал распускать нюни. Он пытался растолковать своему командиру все, что с ним приключилось. Конечно, надо было идти к офицерам. Но отшлифованная уставом Витькина душа не позволила ему обратиться к вышестоящему чину, минуя непосредственного. Начальником же являлся сержант – царь и бог отделения.
Широкоскулый, щеголеватый сержант обещал передать его просьбу куда надо, а сам тихо над ним посмеивался. Слух о странном переростке-новобранце пошел по части, дошел до вышестоящего руководства, естественно, в недружелюбном исполнении. Виктор попал в глубочайшую немилость за стремление во что бы то ни стало закосить, и ему пришлось несколько раз подряд дневалить по кухне, отмывая послеобеденную посуду в ваннах с холодной водой. Дело принимало скверный оборот.
На курсах молодого бойца нет связи с внешним миром. Новобранцы, образно говоря, варятся в своем соку. Виктор смирился со своим заточением, надеясь, что каким-то чудом ошибку заметят наверху, и его мукам придет конец. Но время шло, а ничего не менялось. Хотя… кое-какие перемены были. Трава вокруг казарм приобрела светло-зеленый цвет. Ее, пожухшую от неимоверно жаркого солнца, покрасили к приезду какого-то генерала. Двое сослуживцев Виктора приобрели свежие фингалы в канун дня рождения сержанта. Да удалось наладить приятельские отношения с начальником чайной…
Виктор вынужден был вновь изучать воинский устав, учиться стрелять, проходить строевую и тактическую подготовку. Он маршировал по плацу, вбивая подошвы сапог в асфальт. Демонстрировал скоростную сборку, разборку автомата и небывалые для новобранцев чудеса точности на стрельбище… В общем, он создавал видимость прохождения азов службы, где ему было все давно известно. Иногда даже подсказывал командирам и помогал молодым солдатам. Так минул месяц, отделявший призыв от присяги. Начальство к нему потеплело: мужик зрелый, знающий, все на лету схватывает.
Перед принятием присяги командование учебным пунктом решило отпраздновать выпуск очередного армейского пополнения. А какой праздник без выпивки? Надо посылать гонца. В ближайший магазин за пивом и водкой решили отправить Виктора как самого рассудительного из новобранцев. От ворот части до магазина было всего-то метров триста, и Виктор преодолел их, как на крыльях. Купил то, что просили… возвращаться не поспешил: ноги сами понесли к автобусной остановке. Свобода опьянила, словно он попробовал содержимого авоськи…
И тут, как назло, навстречу – военный патруль.
У патруля глаз наметанный. Видят, что солдат не в парадной форме по улицам шастает – ив комендатуру его. А у Виктора при себе никаких документов. Его – к дежурному. Узнали фамилию, номер части, должность и до выяснения посадили в камеру. Как к молодому солдату, особой строгости к нему никто не проявил. Обычно салаги