Джеймс Купер - Последний из могикан
– Неужели Длинный Карабин отдаст свою жизнь за женщину? – заколебался Магуа, который уже собрался уходить из лагеря со своей жертвой.
– Нет-нет, я этого не говорил! – ответил Соколиный Глаз, решив поторговаться при виде жадности, с которой Магуа слушал его предложение. – Это была бы слишком неравная мена: отдать воина в полном расцвете сил за девушку, даже лучшую на всей границе… Я мог бы отправиться на зимние квартиры теперь же, по крайней мере за шесть недель до того, как опадут все листья, с условием, что ты отпустишь девушку.
Магуа отрицательно покачал головой и сделал толпе знак расступиться.
– Ну, хорошо, – прибавил разведчик с видом человека, еще не пришедшего к окончательному решению, – я добавлю еще «оленебой». Поверь слову опытного охотника, это ружье не имеет себе равного.
Магуа ничего не ответил на это предложение и продолжал раздвигать толпу.
– Может быть… – сказал разведчик, теряя напускное хладнокровие, – может быть, если б я согласился научить твоих воинов, как владеть этим ружьем, ты бы изменил свое решение?
Магуа снова приказал расступиться делаварам, которые все еще окружали его непроницаемым кольцом в надежде, что он согласится на мирное предложение.
– Чему быть, того не миновать, – продолжал Соколиный Глаз, оборачиваясь к Ункасу с печальным, смиренным взглядом. – Негодяй знает свое преимущество и пользуется им! Да благословит тебя бог, мальчик! Ты нашел себе друзей среди своего родного племени; я надеюсь, они будут так же верны тебе, как я. Что касается меня, то рано или поздно я должен умереть, и большое счастье, что мало кто будет оплакивать меня. Этим чертям, по всей вероятности, все-таки удастся завладеть моим скальпом, а днем раньше, днем позже – это не имеет значения. Да благословит тебя бог! – повторил суровый житель лесов, опуская голову. Но тотчас же подняв ее и глядя печально на юношу, он прибавил: – Я люблю вас обоих – тебя и твоего отца, Ункас, хотя у меня с вами разный цвет кожи. Скажи сагамору, что в самые тревожные минуты я никогда не забывал о нем. Прошу тебя, думай иногда обо мне, когда будешь идти по счастливому пути. Ты найдешь мое ружье в том месте, где мы спрятали его. Возьми его и оставь себе на память. И слушай, мальчик: так как ваши обычаи не отрицают мести, не стесняйся пускать это ружье в дело против мингов. Это отвлечет тебя от мысли о моей смерти и успокоит твою душу… Гурон, я принимаю твое предложение: освободи эту женщину. Я – твой пленник.
При этих великодушных словах в толпе раздался тихий, но ясный шепот одобрения; даже самые свирепые делавары восхитились при виде такой мужественной решимости. Магуа остановился, и одно мгновение казалось, будто он колеблется. Но, взглянув на Кору глазами, в которых свирепость как-то странно сочеталась с восторженным удивлением, он принял окончательное решение.
Выразив свое презрение к предложению разведчика, он немедленно вскинул голову и сказал твердым, уверенным голосом:
– Хитрая Лисица – великий вождь, он не меняет своих решений… Пойдем, – обратился он к пленнице, властно кладя руку ей на плечо. – Гурон не пустой болтун: мы идем.
Девушка отшатнулась с гордым, полным женского достоинства видом; ее темные глаза вспыхнули, яркий румянец, похожий на прощальный луч заходящего солнца, разлился по лицу.
– Я твоя пленница, и, когда наступит время, я буду готова идти хотя бы на смерть, но сила здесь ни при чем, – холодно проговорила она и, обернувшись к Соколиному Глазу, прибавила: – От души благодарю вас, великодушный охотник! Ваше предложение бесполезно, я не могла бы принять его, но вы можете оказать мне услугу даже большую, чем та, которую вы так благородно предлагали. Взгляните на это несчастное, изнемогающее дитя! Не покидайте ее, пока она не доберется до места, где живут ее друзья! Я не стану говорить, – прибавила она, крепко пожимая жесткую руку разведчика, – что ее отец наградит вас, – люди, подобные вам, стоят выше наград, но он будет благодарить и благословлять вас. Боже мой, если б я могла услышать благословение из его уст в эту ужасную минуту!..
Голос ее внезапно прервался; она молчала в течение нескольких минут, потом подошла к Дункану, поддерживавшему ее бесчувственную сестру, и добавила более спокойным тоном:
– Мне остается еще обратиться к вам. Мне не надо просить вас беречь сокровище, которым будете обладать. Вы любите Алису, Хейворд, и ваша любовь простила бы ей тысячу недостатков! Но она добра, кротка, мила. У нее нет ни одного недостатка, который мог бы заставить покраснеть самого гордого из людей. Она красива… О, удивительно красива! – прибавила она с любовью и печалью, кладя смуглую руку на мраморный лоб Алисы и откидывая золотые волосы, падавшие девушке на глаза. – А душа ее чиста и белоснежна. Я могла бы сказать еще многое, но пощажу вас и себя…
Голос ее замер, она наклонилась над сестрой. После долгого, горестного поцелуя она поднялась и со смертельно бледным лицом, но без малейшей слезинки в лихорадочно горящих глазах повернулась к дикарю и сказала по-прежнему надменно:
– Ну, теперь я готова идти, если вам угодно.
– Да, уходи! – крикнул Дункан, передавая Алису подбежавшей индейской девушке. – Уходи, Магуа, уходи! У делаваров свои законы, которые запрещают удерживать тебя, но я… я не обязан подчиняться им. Ступай, злобное чудовище, чего же ты медлишь?
Трудно описать выражение, с которым Магуа слушал слова молодого человека. Сначала на лице его мелькнуло злорадство, но в следующее же мгновение на нем застыла маска холодного коварства.
– Лес открыт для всех, – отвечал он. – Щедрая Рука может идти туда.
– Постойте! – крикнул Соколиный Глаз, хватая Дункана за руку и насильно удерживая его. – Вы не знаете вероломства этого дьявола. Он заведет вас в засаду, а ваша смерть…
– Гурон… – прервал его Ункас. До сих пор, покорный строгим обычаям своего племени, он оставался внимательным, серьезным слушателем всего, что происходило перед ним. – Гурон, справедливость делаваров исходит от великого Маниту. Взгляни на солнце. Оно озаряет сейчас верхние ветви вон тех кустов. Твой путь открыт и недолог. Когда солнце поднимется над деревьями, по твоим следам пойдут люди.
– Я слышу карканье вороны! – сказал Магуа с насмешливым хохотом. – Догоняй! – прибавил он, грозя рукой толпе, медленно расступившейся перед ним. – Вейандоту не страшны делавары! Собаки, зайцы, воры, я плюю на вас!
Его презрительные слова были выслушаны делаварами в мертвом, зловещем молчании. Магуа беспрепятственно направился к лесу, уводя с собой пленницу, под защитой нерушимых законов гостеприимства.
Глава XXXI
