Анна Сьюэлл - Дымка. Черный Красавчик (сборник)
– Да, это чудесно, – сказал Гарри. – Самое подходящее дело для отца с матерью. Только я не хочу служить в доме и надевать ливрею со светлыми пуговицами. Я лучше буду работать в саду или при конюшне.
Решено было, что как только здоровье Джери поправится, так вся семья переберется на жительство в деревню, а экипаж и лошадей продадут.
Плохая весть для меня! Я был уже немолод и не мог ожидать чего-нибудь лучшего в своей судьбе. Нигде, со времен Бертвика, я не чувствовал себя таким счастливым, как у моего доброго хозяина Джери. Но все-таки три года извозчичьей езды сказались на моем здоровье. Я был уже не тот, что прежде.
Грант тотчас объявил, что он покупает Огонька. Другие извозчики с нашей биржи предлагали купить меня, но Джери не захотел оставить меня в трудной извозчичьей езде. Грант обещал приискать мне место, где мне будет покойно жить.
Наконец пришел и день расставания. Джери не выходил еще из комнаты, так что я не видал его с кануна нового года. Полли и дети простились со мной в конюшне.
– Милый Джек, добрый старый Джек, – говорила Полли, – как бы я хотела взять тебя с нами в деревню!
Она погладила мою гриву и, наклонившись близко, поцеловала мою шею. Долли тоже целовала меня и плакала, Гарри молча гладил меня; видно было, что ему очень грустно расставаться со мной. А мне-то как больно было покидать их!
XLIII. Яков и барышня
Меня продали одному хлебному торговцу, имевшему свою булочную. Джери знал его; он надеялся на то, что меня здесь будут хорошо кормить и не загоняют ездой. Действительно, я не мог пожаловаться на корм на моем новом месте, и если б хозяин чаще бывал у нас, то меня и работой не мучили бы; но его приказчик не давал никому покоя. Бывало, стоит воз совсем уж нагруженный, а он торопит людей, приказывает еще чего-нибудь наложить.
Возчик Яков, ездивший со мной, часто говорил ему, что нельзя больше наваливать клади, что я не свезу.
– Не стоит два конца делать, – возражал приказчик, – когда можно все в один раз поднять.
Яков, по примеру других возниц, ездил на строгой узде, что мешало мне тащить воз. Через два-три месяца моя тяжелая работа стала на мне отзываться.
Случилось мне раз везти особенно грузный воз, и часть дороги шла вверх по крутому подъему. Я то и дело останавливался, так как был не в силах идти далее. Мой возница не одобрял этого и беспрестанно хлестал меня кнутом.
– Ну, двигайся, лентяй, – приговаривал он, – или я тебя заставлю идти!
Я взялся снова за воз и протащил его несколько шагов, но должен был остановиться; тогда кнут заработал с новой силой; я налег изо всех сил. Признаться, обида была мне чувствительнее боли; я знал, что стараюсь сделать все, что могу, а меня неизвестно за что били. Последние силы пропадали от огорченья.
В то время как возница стал меня в третий раз бить кнутом, к нам подошла барышня и проговорила нежным, умоляющим голосом:
– Зачем вы так мучаете лошадь? Я уверена, что она не может больше везти этот воз. Смотрите, какая круча!
– Что делать, сударыня, – отвечал Яков. – Пусть хоть из кожи лезет вон, а необходимо вывезти воз.
– Разве он не слишком тяжел для одной лошади? – спросила барышня.
– Так-то оно так! Я говорил приказчику, что лишнее накладывают, да ему все равно, хоть еще двадцать пудов прибавит; мое дело слушаться, что он велит делать.
Он поднял кнут, но барышня остановила его.
– Постойте, пожалуйста, погодите! – сказала она. – Кажется, я сумею вам помочь.
Яков рассмеялся.
– Вы с вашей строгой уздой, подтягивающей голову лошади, мешаете ей напрягать свои силы. Я уверена, что, если вы снимете эту противную узду, лошадь пойдет лучше. Попробуйте, послушайте меня, – заключила она убедительно. – Я была бы вам так благодарна!
– Что ж, для барышни отчего и не попробовать, – сказал возница с усмешкой. – Насколько же прикажете опустить голову, сударыня? – спросил он.
– Снимите эту вторую узду совсем.
С меня сняли узду, и я, на радостях, опустил голову до самой земли. Какое блаженство! Я несколько раз поднимал и опускал голову, чтобы размять шею.
– Бедный, вот что тебе нужно было! – сказала девушка, гладя меня и трепля по шее рукой. – Теперь попробуйте ласковым словом ободрить его, – обратилась она к вознице. – Я уверена, что дело пойдет лучше.
Яков взялся за вожжи.
– Ну, вперед, Черныш! – сказал он мне.
Я склонил голову и налег изо всей силы на хомут. Воз двинулся, я, не останавливаясь, втащил его на гору и только там стал переводить дух.
Барышня шла за нами. Она подошла, когда я остановился, и опять погладила меня. Давно уж я не видал такой ласки.
– Вот видите, – сказала барышня вознице, – он добрый конь; как вы отпустили ему голову, он сделал все, что мог. Лошадь хорошая; вижу, что она знавала лучшие дни. Не надевайте больше этой узды.
– Ваша правда, сударыня. Лошадь пошла легче, как сняли двойную узду. Я буду помнить вперед. Но ведь не могу я один идти против всех. Все ездят на таких уздах.
– Нечего глядеть на то, что делают все, – продолжала барышня. – Лучше поступать хорошо по-своему, нежели дурно по безрассудному обычаю. К тому же теперь многие, даже из господ, бросают эту глупую моду. Наши каретные лошади вот уж пятнадцать лет ходят в свободной упряжке и лучше служат нам вследствие этого. Кроме того, и это всего важнее, – прибавила она серьезно, – мы не имеем права истязать немую божью тварь. Они, немые животные, не могут рассказать нам о своих страданиях, но они могут страдать так же, как и люди. Однако я не стану вас долее задерживать. Благодарю вас, что послушались моего совета. Я уверена, что вы им и впредь воспользуетесь с выгодой для себя. Прощайте!
С этими словами она удалилась легкой поступью, и я больше не видал ее.
– Вот настоящая барышня! – рассуждал сам с собою Яков. – Вежливая какая, разговаривала со мной, как с господином. И она говорила совершенную правду. Я буду помнить ее слова, во всяком случае на подъемах.
Справедливость заставляет меня заявить, что он исполнил свое обещание. Но тяжелые возы не переводились у нас. Лошадь может вынести многое, всего же хуже для нее – постоянно возить кладь выше своих сил.
Я кончил тем, что изнемог совсем, и на мое место купили новую лошадь. Скажу, кстати, еще об одном неудобстве, которое заставляло меня страдать у хлебного торговца. Конюшня у нас была плохо освещена. В ней было одно маленькое окно в конце ее, так что в стойлах было почти темно.
Кроме того, что это удручало меня, мои глаза стали слабее от резкого перехода из темноты на свет. Несколько раз я спотыкался на пороге конюшни и не знал, куда иду.