Джеймс Купер - Последний из могикан
– Делавары бродят вокруг моей деревни, как медведи около горшков с медом. Но разве кому-нибудь удавалось застать гурона спящим?
Лицо Магуа было мрачнее тучи, когда он воскликнул:
– Делавары с озер?
– Нет. Те, которые живут на своей родной реке. Один из них вышел за пределы своего племени.
– Сняли с него скальп мои юноши?
– Его ноги оказались выносливыми, хотя руки лучше работают мотыгой, чем томагавком, – ответил другой, указывая на неподвижную фигуру Ункаса.
Вместо того чтобы проявить любопытство и поспешить насладиться лицезрением пленника, Магуа продолжал курить с задумчивым видом. Хотя его удивили факты, которые сообщил в своей речи старик отец, тем не менее он не позволил себе задавать вопросы, отложив это до более подходящего момента. Только после значительной паузы он вытряхнул пепел из трубки, засунул томагавк за пояс и встал, первый раз бросив взгляд в сторону пленника, который стоял немного позади него. Настороженный, хотя и с виду безучастный ко всему, Ункас заметил это движение; он внезапно повернулся к свету; взгляды их встретились. Почти целую минуту оба смелых и неукротимых воина твердо смотрели друг другу в глаза, и ни тот ни другой не выказал ни малейшего признака слабости перед свирепым взглядом противника. Фигура Ункаса стала как бы еще больше, а ноздри его расширились, как у загнанного зверя, приготовившегося к отчаянной защите; но так непоколебима была его поза, что его нетрудно было принять за превосходное изваяние бога войны его племени. Вызывающее выражение на лице Магуа сменилось злорадством, и он громко произнес грозное имя:
– Быстроногий Олень!
Все воины вскочили на ноги, когда было произнесено это хорошо им знакомое прозвище, и на некоторое время удивление взяло верх над стоическим спокойствием индейцев. Ненавистное и тем не менее уважаемое имя было повторено всеми воинами и прозвучало даже за пределами хижины. Женщины и дети, ожидавшие у входа, подхватили его дружным эхом, за которым последовал пронзительный, жалобный вой.
Этот вой не затих еще окончательно, когда волнение мужчин улеглось. Все снова заняли свои места, как бы стыдясь того чувства изумления, которое они выказали. Но прошло еще много времени, прежде чем они перестали бросать любопытые взгляды на воина, так часто доказывавшего свою доблесть в битвах с гуронами.
Ункас наслаждался победой, но торжество его не выражалось ничем, кроме спокойной презрительной улыбки.
Магуа заметил эту улыбку и, подняв руку, погрозил пленнику; серебряные украшения, подвешенные к его браслету, бренчали, когда он мстительно воскликнул по-английски:
– Могиканин, ты умрешь!
– Целебные воды никогда не вернут к жизни мертвых гуронов, – ответил Ункас делаварским певучим говором, – быстрая река омывает их кости; их мужчины – бабы, их женщины – совы. Ступай позови своих гуронских собак, чтобы они могли посмотреть на воина. Мое обоняние оскорблено – оно слышит запах крови труса.
Последний намек глубоко задел индейцев – обида была велика. Многие понимали странный язык, на котором говорил пленник. Хитрый Магуа оценил свое преимущество и немедленно использовал его. Сбросив с плеч легкую одежду из кожи, он простер руку вперед, и его опасное, коварное красноречие полилось бурным потоком. Как бы ни было ослаблено влияние Магуа на племя случайными промахами и дезертирством из рядов племени, его мужество и ораторский талант были велики. У него всегда находились слушатели, и ему редко не удавалось убедить их. Теперь же его талант подкреплялся охватившей его жаждой мести.
Прежде всего он рассказал о событиях, сопровождавших нападение на остров у Гленна, о смерти своих товарищей и бегстве самых опасных врагов племени. Затем описал вид и расположение горы, куда он отвел тех пленников, которые попали в их руки. О своих собственных зверских намерениях по отношению к девушкам и о своем неудавшемся коварстве он не упомянул, но рассказал о внезапном нападении отряда Длинного Карабина и роковом исходе схватки. Здесь он сделал паузу и оглянулся вокруг. Как обычно, все глаза были устремлены на него. Все эти смуглые фигуры казались статуями: так неподвижны были их позы и так напряжено внимание.
Затем Магуа понизил голос, до сих пор сильный и звонкий, и коснулся заслуг умерших. Ни одного качества, способного возбудить симпатию в индейцах, он не упустил из виду. Один никогда не возвращался с охоты с пустыми руками, другой был неутомим в погоне за неприятелем. Этот храбр, тот щедр… Словом, он так искусно рассыпал похвалы умершим, что сумел возбудить сочувствие в каждом из членов племени.
– Лежат ли кости моих юношей, – заключил он, – на кладбище гуронов? Вы знаете, что нет. Их души ушли в край заходящего солнца и уже пересекают великие воды на пути к счастливой стране вечной охоты. Но они отправились в путь без запасов пищи, без ружей, без ножей, без мокасин, нагие и нищие. Можно ли это допустить? Должны ли их души войти в страну справедливости подобно голодным ирокезам и трусливым делаварам или они встретят своих друзей с оружием в руках и одеждой на плечах? Что подумают наши отцы, увидев, чем стали племена вейандотов? Они окинут наших детей мрачным взглядом и скажут им: «Ступайте! Под именем гуронов пришли сюда чиппевеи». Братья, мы не должны забывать умерших! Нагрузим спину этого могиканина, пока он не зашатается под тяжестью наших даров, и пошлем его вслед за моими юношами. Они взывают к нам о помощи; они говорят: «Не забывайте нас». Когда они увидят душу этого могиканина, идущую вслед за ними, изнемогая под своей ношей, они поймут наши намерения. Тогда они будут счастливы, и наши дети скажут: «Так поступали наши отцы со своими друзьями, так же и мы должны поступить с ними». Что значит один ингиз? Мы убили много ингизов, но земля все еще не напиталась их кровью. Пятно на имени гурона может быть смыто только кровью индейца. Этот делавар должен умереть!
Магуа так искусно затронул своей речью симпатии слушателей, что всякое чувство гуманности было окончательно подавлено жаждой мести. Один воин с диким и свирепым лицом проявлял особенно горячее внимание к словам оратора. Его лицо попеременно отражало волновавшие его чувства, пока наконец не застыло в злобной гримасе. Когда Магуа кончил речь, воин вскочил со своего места, вскрикнул, и в то же мгновение при свете факела сверкнул его томагавк, которым он быстро взмахнул над своей головой. Его движение и крик были так неожиданны, что словами уже нельзя было помешать его намерениям. Казалось, будто яркий луч света вдруг сверкнул из его руки, и в тот же момент его пересекла какая-то темная резкая линия. Это гурон метнул свой томагавк, а рука Магуа отклонила его от цели. Быстрое и ловкое движение вождя не запоздало. Острое оружие перерубило боевое перо на головном уборе Ункаса и пробило насквозь хрупкую стену хижины, как будто было пущено какой-нибудь страшной метательной машиной.
