Карл Май - Жут

В соседней комнате послышался хриплый голос раненого:

– Молчи, сукин сын! Никогда в жизни у меня не было дочери. Твой язык полон лжи, как крапива – гусениц. Ты полагаешь, что я не знаю, кто твой господин, коему я желаю десять тысяч раз испытать адские муки. Разве он все еще не носит на шее хамайл[3], хотя сам он – проклятый сын неверного? До сих пор я молчал, мечтая в одиночестве насладиться местью, но твоя ложь так велика, что жжет мой слух. Мне нужно сказать то, что я знаю и о чем не могу дольше молчать.

– Что такое? Что такое? – спросили остальные.

– Знайте же, что этот иностранец не кто иной, как проклятый осквернитель святых мест. Я видел его в Мекке, в граде молитв. Его узнали; я стоял рядом и протянул к нему руку, но шайтан помог ему убежать. А этот хаджи Халеф Омар был с ним и помог ему осквернить величайшую святыню мусульман взором христианской собаки. Я никогда не забывал лиц обоих этих людей и снова узнал их, когда искалеченный лежал на улице Остромджи и видел, как они проезжают мимо меня. Не позволяйте же длиться этой грубой лжи, но подумайте об ужасной мести за все их кощунства. Сколько я мечтал о том, какой каре надлежит подвергнуть этих злодеев, но не находил наказания, которое было бы соразмерно их деяниям. Поэтому до сих пор я молчал.

Он говорил быстро, взахлеб, словно его мучил жар. Потом он громко застонал, ибо боль его раны взяла верх. Все было так, как я и говорил: его положили в спальне.

Внезапно мне все стало ясно. Вот почему мне так знакомо его худое, характерное лицо! Словно во сне, перед глазами всплыла картина: море людей, возмущенных и возбужденных, и посреди этого моря та самая фигура; ее тощие, длинные руки простерты ко мне; костлявые пальцы изогнуты, словно когти хищной птицы, нацелившейся на добычу! Значит, я видел его в Мекке. Его образ бессознательно запал в мою память, а когда я снова увидел его в Остромдже, то почувствовал, что где-то уже встречал его, но не мог вспомнить место, где это случилось.

Теперь я понял также, почему в Остромдже он посмотрел на меня с такой ненавистью во взгляде, понял, почему он так неприязненно отнесся ко мне.

Его слова произвели желанное действие. Пусть эти люди были преступниками, но они были еще и мусульманами. Если Манах эль-Барша и сказал, что слова Пророка его не интересуют, не стоило понимать их так буквально. Мысль о том, что я – христианин, осквернивший священную Каабу, вызвала самое яростное возмущение. А узнав, что Халеф находился со мной и, значит, повинен в этом неслыханном святотатстве, они преисполнились чувством мести, не оставлявшим надежды ни на пощаду, ни на милосердие.

Едва Мубарек умолк, то все сидевшие за столом вскочили со своих мест и даже Суэф быстро поднялся с пола, словно его ужалила гадюка.

– Лжец! – прорычал он, лягнув ногой Халефа. – Проклятый лжец и предатель своей собственной веры! Есть ли у тебя мужество сказать, что Мубарек говорил правду?

– Да, скажи! – крикнул один из аладжи. – Скажи или я раздроблю тебя сейчас своими кулаками! Ты бывал в Мекке?

Черты Халефа не дрогнули. Маленький хаджи был и впрямь смельчаком. Он ответил:

– Что вы так взволновались? Почему вы набросились на меня, словно коршун на уток? Вы – взрослые мужчины или дети?

– Эй ты, не оскорбляй нас! – крикнул Манах эль-Барша. – Тебя и так накажут самым ужасным образом. Или ты хочешь усугубить кару, множа наш гнев? Итак, отвечай: ты был в Мекке?

– Разве я мог там не быть, ведь я же хаджи?

– А этот Кара бен Немси был там с тобой?

– Да.

– Он христианин?

– Да.

– Значит, он вовсе не наследный принц из Индии?

– Нет.

– Так ты нам соврал! Осквернитель святыни! Ты немедленно будешь наказан. Мы завяжем тебе рот, чтобы ты не проронил ни звука, а потом начнутся пытки. Конакджи, подай что-нибудь заткнуть ему глотку.

Хозяин вышел и мигом вернулся с какой-то тряпкой.

– Открой-ка пасть, собака, чтобы мы вставили туда кляп! – приказал Баруд эль-Амасат, взяв тряпку и наклонившись над Халефом. А поскольку хаджи не последовал этому приказу, он добавил: – Открой, иначе я выбью тебе зубы клинком!

Он опустился на колени перед хаджи и вырвал из-за своего пояса нож. Настал самый подходящий момент, чтобы положить конец происходящему.

– Выбивайте ставень! – сказал я.

Сам я уже повернул карабин прикладом, готовясь нанести удар. Один взмах, и пара досок свалилась на пол комнаты. По обе стороны от меня по ставню ударили Омар и Оско; посыпались другие доски. Мигом мы повернули ружья и направили их дула в середину комнаты.

– Стой! Не шевелитесь, если не хотите схлопотать пулю! – крикнул я собравшимся.

Баруд эль-Амасат, уже занесший нож над головой Халефа, вскочил с места.

– Немец! – воскликнул он в ужасе.

– Сиди! – крикнул Халеф. – Пристрели их!

Но стрелять было бы чистым безумием, ведь никого уже не осталось. Едва наши враги услышали мой голос и увидели мое лицо, узнав его в этом мерцающем свете, как схватили свои ружья с крюка и выбежали из комнаты, а с ними припустился и хозяин.

– Быстрей к Халефу! – приказал я Омару и Оско. – Развяжите его! Только потушите свет, а то вы станете мишенью для вражеских пуль. Сидите спокойно в комнате, пока я не приду!

Они тотчас повиновались.

– Ты можешь подождать меня здесь, – сказал я пастуху и поспешил свернуть за угол стены, вдоль которой мы шли, а потом, проскочив между сосенками и боковой стеной дома, достиг фасада.

Все произошло, как я предполагал. В темноте я заметил несколько фигур, бежавших ко мне; я быстро подался назад и заполз под нижние ветки сосен. Едва я устроился там, как все они подбежали сюда: Манах, Баруд, аладжи, Суэф и хозяин.

– Вперед! – тихо скомандовал Баруд. – Они еще стоят возле ставня. Светильник, зажженный посреди комнаты, освещает их. Так что, мы увидим их и пристрелим.

Баруд держался впереди остальных. Когда он достиг угла дома, то остановился.

– Проклятье! – сказал он. – Ничего не видно. Свет погасили. Что будем делать?

Наступила пауза.

– Кто мог погасить свет? – спросил наконец Суэф.

– Быть может, один из нас, убегая, задел стол, – ответил Манах.

– Проклятье! – заскрежетал зубами один из аладжи. – Этот немец и впрямь сговорился с дьяволом. Как только мы схватим его или кого-то из его людей, как моментально они тают, словно туман. Вот теперь мы стоим и не знаем, что делать дальше.

В то же мгновение оттуда, где остался пастух, донеслось тихое покашливание. Бедняга не сумел сдержать приступ кашля.

– Вы слышите? Там наверняка кто-то есть, – произнес Манах.

– Так пустим в него пулю, – сказал Сандар, один из аладжи.