Луис Ламур - Первый быстрый выстрел
- Вас долго не было, Каллен Бейкер. С тех пор, как закончилась война, Блекторн опустел. Я живу в доме Уилла, который он оставил мне в завещании. Со мной живет тетя Фло, вряд вы ли увидите кого-то еще.
- А Чэнс?
- Он в Бостоне, или где-то в друшом месте, во всяком случае, он редко меня навещает. Чэнсу нравятся города Техаса, а не плантации и ранчо.
Я не в первый раз был в доме Уилла, потому что в тот день у мельницы я приобрел не только врагов, но и друга.
Уилл Торн, по моему мнению, стоил всех Торнов вместе взятых. Он был тихим и неразговорчивым, но он добился от жизни, чего хотел. Уилл изучал природу, и я многое от него узнал, как, наверное, и он от меня.
Уилл писал статьи. Я в этом ничего не понимал, поскольку с трудом научился читать и едва умел подписываться, но Уилл писал для журналов в Лондоне и Париже, одна из них - о редком виде цапли, который обитал в наших болотах, а другая - о бобрах. По-моему, он писал о бабочках и пауках и о многом другом. Вначале я этого не понимал; о природе я много знал с детства, и однажды он сказал мне, что любой натуралист отдал бы несколько лет жизни за те знания, что были у меня.
Мы часто бродили по болотам. Тамошние тропы были известны лишь индейцам и мне, хотя позже я показал их Уиллу, а иногда мы вместе собирали растения, охотились на редких птиц и насекомых. Обычно я знал, где можно найти то, что ему было нужно, поскольку человек, проводящий много времени в лесах, обладает способностью к наблюдениям.
Уилл был мне другом, я никогда не забуду вопрос, который он задал после того, как я рассказал о какой-то драке - после встречи у мельницы их было достаточно, как например, в Форте Белнэп, где я убил человека - "Ты считаешь, что поступил правильно?"
Такой вопрос запоминается надолго. После этого я стал оценивать свои действия, часто искал не те решения, что лежат на поверхности, а другие. Уилл преподал мне хороший урок. У человека на протяжении его жизни много учителей, подчас самых неожиданных, однако все зависит от самого человека: может ли он учиться?
Человеку важно жить в мире с самим собой, говорил Уилл, а не с тем, что думают о нем люди. Они часто ошибаются, общественное мнение меняется, а ненависть редко бывает разумна. Я слышу его слова до сих пор. Он утверждал, что нельзя давать волю гневу и ненависти, этим ты вредишь лишь себе, и время показало, что он прав.
- Уилл рассказывал о вас, когда я была маленькой девочкой, - сказала Кейти. - Он называл вас хорошим мальчиком. Говорил, что у вас есть все задатки, чтобы быть настоящим мужчиной, если вас оставят в покое. Но он также говорил, что в старые времена вы могли бы стать вождем клана в Шотландии, что в вас течет темная кровь, опасная кровь. Однако всегда заканчивал тем, что вы здесь самый лучший, что в душе вы джентльмен.
При этих словах я смутился. Не привык, чтобы меня хвалили, и совсем не думал о себе как о хорошем человеке. Одновременно я ощутил беспокойство, так как Уилл Торн ошибался редко; если он считал меня хорошим, я обязан стать хорошим, обязан чтобы Каллен Бейкер стал не таким, каким его знали.
Мы сидели и разговаривали на кухне, мне нравился шелест ее юбки, нравился уютный звон стекла и фарфора и перестук столовых приборов. Мягко гудело пламя, в чайнике закипала вода. Мне не знакомы были эти звуки, я привык к потрескиванию одинокого костра под открытым небом, а не в камине.
Пока Кейти готовила ужин, тетя Фло отдыхала наверху. Я с удивлением смотрел, как уверенно и умело двигалась по кухне Кейти, никогда не думал увидеть, как кто-то из Торнов будет готовить ужин - и не себе, а мне.
Она поставила тарелки на меленький столик в углу комнаты, уютный столик, не из тех, что стоят в обеденных залах, на которые страшно глядеть - такие они длинные. На столе она зажгла свечи, они мягко мерцали, и это было на руку, потому что я не упел побриться, а одежда была старой и изношенной от долгих поездок в дождь и ветер. Я стеснялся, не стоил я того, чтобы со мной ужинала такая девушка.
И все же с ней было легко, легче, чем с любой другой, а я знал немало женщин, хотя и не лучших. Я знал тех женщин, которых затаскивают на сеновал или берут на прогулку в прерию, подальше от фургонов, однако не все из них были испорченными. Может быть, мне стоило с ними гулять, но когда нахлынет желание, про совесть почему-то забываешь.
- Расскажите мне о Западе, - попросила Кейти, когда мы пили кофе. Меня всегда волновали те края. Если бы я была мужчиной, обязательно бы уехала на Запад.
Рассказать ей о Западе? Откуда же начать? Где найти слова, чтобы описать картины, которые вставали передо мной? Как поведать о пятидесятимильных перегонах без воды, когда скот умирает и дикими глазами смотрит на солнце? О поте, пыли и ядовитой щелочной воде? О походных лагерях, где хозяин - револьвер, о кровоточащих ранах, которые затыкаешь грязным платком и молишься, чтобы они не воспалились? Как рассказать женщине о Западе? Как передать красоту быстрых ручьев, бегущих по камням, красоту гор, достигающих до неба, красоту облаков, укрывающих горные долины среди высоких вершин?
- Там чудесная земля, миссис Торн, - сказал я, - настолько просторная, что и за горизонтом можно ехать шесть дней и никуда не приехать. Там есть каньоны, куда не ступал ни один белый, каньоны, окруженные каменными скелетами гор, почва с которых давно выветрилась. Когда там разводишь ночью костер, то с неба светят миллионы других маленьких одиноких костров. Сидишь перед огнем, слышишь, как жалуются луне койоты, вдыхаешь едкий дым и осторожно прислушиваешься, нет ли в ночи команчей, а конь жмется к костру и вглядывается в темноту с настороженными ушами. Скорее всего, в темноте никого нет, но разве можно быть уверенным, не зная, какие духи бродят в той стране? Иногда по утрам я лениво лежал после восхода солнца и видел, как идут к водопою олени. Около водопоя разбивать лагерь нельзя, во-первых, это небезопасно, но есть еще одна причина: животным тоже нужна вода, они не подойдут к ней, если рядом человек, поэтому лучше всего напиться, а спать идти подальше, чтобы не боялись олени, птицы и даже коугар. Иногда в такие моменты видишь удивительные вещи. Однажды утром к водопою спустились семь снежных баранов. Ни одно существо на свете, будь то зверь или человек, не может сравниться по своей величавой гордости со снежными баранами. Они подошли к воде и стояли, время от времени наклоняя головы, чтобы напиться. Ростом они с осла, а шерсть мягкая, как у олененка. Человек, путешествующий в одиночку, лишен многого, но он видит такие вещи, которые и не снились занятым городским людям. Да вот как-то раз я стоял в десяти шагах от гриззли, который уплетал чернику. Медведь так ею увлекся, что лишь искоса посматривал на меня, а я сидел, наблюдал за ним и тоже за компанию баловался ягодами. Он почти не обращал на меня внимания, и я отвечал ему тем же, а когда наелся, поднял руку, сказал: "Прощай, старик" и пошел к своей лошади. Так поверите, мэм, медведь повернулся и смотрел на меня с таким выражением, словно ему было жаль со мной расставаться.
