Джефф Питерс - Русский угол Оклахомы
Покончив с философскими упражнениями, я вышел на крыльцо.
Во дворе меня поджидал Питер.
— Пора пить кофе, — сказал он. — У тебя есть посуда?
— Да, конечно.
— Ты будешь жить у нас, — сказал Питер. — Пользуйся своей посудой. Есть кружка, тарелка, ложка?
— Я же сказал, есть. Как, по-твоему, мы обходились до сих пор?
— Люди по-разному обходятся, — заметил Питер. — Мне всегда хотелось знать, как обходились индейцы, пока мы не дали им чайники и кружки. У них же не было никакой посуды, только кожаные мешки.
— Я видел, как они кипятят воду в этих кожаных мешках, — сказал я. — Из костра вынимают раскаленные камни и кладут их в воду, прямо в мешки. Получается довольно быстро.
— Где ты такое видел?
— На Черных Холмах. Я жил у шайенов.
— Неужели они настолько обнищали, что остались без котлов и чайников?
— Есть у них и котлы, и чайники, — сказал я. — Все у них есть. Но старики говорят, что в железном котле вода портится.
— Старики везде одинаковые, — сказал Питер. — Здесь нет шайенов. Говорят, их резервация где-то за Симарроном. Но там сидят только женщины. А мужчины все в бандах. Так говорят. Но это далеко. У нас тут живут кайова и команчи. Они мирные. Мы с ними ладим. А ты был у шайенов в плену?
— Нет. Просто жил.
За домом, под деревом был накрыт небольшой стол с двумя лавками, врытыми в землю вдоль него. Рядом с кофейником на белой фаянсовой тарелке высилась гора душистых оладьев. В круглой открытой масленке таяла ярко-желтая пирамида масла, а на блюдце расплывался густой бурый мед.
— Садись, — сказал Питер и сел первым, перекрестившись. Свою шляпу он повесил на ветку. — Ешь, все наше, домашнее. Мы не покупаем еду.
— Что-то я не заметил по дороге ни одной лавки, где можно было бы купить хоть что-нибудь, — сказал я, пристраивая свою шляпу рядом. На ветке было еще несколько оструганных сучков, предназначенных для шляп.
— Ты просто пришел не с той стороны. Там, за рекой, есть поселок. Еще дальше есть станция. Можно сесть на поезд и поехать в город, он называется Гудворд, там можно купить все, что тебе надо. Но еду покупать глупо.
— Такую еду не купишь, — согласился я, намазывая мед своим ножом. — Вкусно. Никогда не видел такого меда.
— Этих пчел мы привезли с собой из самой Джорджии, — с усмешкой сказал Питер. — Они все пережили вместе с нами. Они вместе с нами горели и вместе с нами тонули, и теперь живут здесь вместе с нами. Пятнадцать лет мы живем здесь.
— Неужели пчелы живут так долго? — удивился я.
— Да нет, пчелы умирают. Но семья остается та же самая.
— А где вы тонули?
— На Миссисипи, где же еще, — гордо сказал Питер. — Мы ехали на пароходе. Взорвался котел. Начался пожар. Мы были на правой стороне, и она вся обвалилась в воду. Лошади утонули, корова тоже. У нас было два мула, они тоже утонули. Хорошо, что все наши вещи, и пчелы тоже, были в телеге. Телега не утонула. Мы держались за нее. И другие люди тоже держались. Вода была очень холодная.
— Когда это было?
— Семьдесят девятый год. Апрель. Пароход «Быстрая Стрела». Может быть, слышал? Там погибло много народу, об этом еще долго вспоминали.
Меня забавляла та детская гордость, которая звучала в его голосе при упоминании о банальном кораблекрушении. Я вырос на Реке, и с рождения называю Рекой только Миссисипи. Все остальное — речки. О том, как взрывались, горели и тонули пароходы, я слышал с детства. На отмели близ Батон-Ружа, наверно, и сейчас виднеется обломок трапа с самой «Султанши» — этот пароход сгорел в пятистах милях выше по течению, и тогда погибло больше двух тысяч людей — и мальчишками мы подплывали к этим, все еще крепким перекладинам, белеющим над желтой водой, как скелет какой-то гигантской рыбины…
— Может быть, и слышал, — сказал я. — В те годы на реке такое случалось довольно часто.
— В апреле вода холодная, люди умирали от холода, даже те, кто смог выбраться из воды. Умирали на берегу. Нас было четыре семьи, и все остались живы. Только без лошадей и мулов. Толкали телегу сами. Восемь дней до города. Город Вильсон. Там купили пару мулов и поехали дальше на запад. Мы ехали все время на запад. Саванна, Атланта, Мемфис, Вильсон. Потом Арканзас. Все время на запад.
— Тогда еще многие ехали на запад, — сказал я.
— Мы искали хорошую землю. Мы дошли до края земли.
— По-твоему, здесь край земли?
— Да, — сказал Питер. — Дальше на запад — плохая земля. Горы и пески. Дальше не надо ехать. Мы остановились здесь. Сначала четыре семьи, потом приехали другие.
— Я слышал, что индейцы были недовольны, когда белые стали селиться на их землях, — осторожно сказал я. — И армия здесь не особо помогала.
— Армия? Зачем нам армия? Разве мы не такие же люди, как индейцы? — Питер улыбнулся. — Одна голова, две ноги, две руки. Люди всегда могут договориться. Мы к ним с уважением, и они к нам с уважением. Мы пришли на свободное место, здесь никто не жил. Только кайова, но мы им не мешали. У нас не было тогда лошадей, а индейцам нужны только лошади и бизоны. Наши отцы сами пошли к ним, когда их шатры появились поблизости. Мы не знали, вернутся они или нет. Мы за них молились, и они вернулись. Отнесли индейцам хлеб и табак, а они им дали свои мешки и сумки для воды4. Тогда вождем кайова был Темный Бык, отец нынешнего Темного Быка. Отцы попросили у него разрешения жить на этом берегу, потому что здесь была хорошая земля для пшеницы. Темный Бык сказал: «Я не белый человек! Я не провожу границ по земле или по воде. Это белые люди устанавливают правила для других. Живите там, где вам нравится. Земля большая, ее хватит на всех». С тех пор мы с кайова ладим. Очень ладим. Они давно бросили кочевать, потому что бизонов больше нет. Кайова сейчас живут рядом с нами, команчи тоже. Работают у меня, когда хотят. Здесь в округе еще много индейцев, разных индейцев. Некоторые даже работают на карьере, некоторые в бандах. А наши никуда не уходят, живут рядом с нами. Мы с ними ладим. Породнились уже. У одной сестры моей — муж из кайова. Сейчас он придет.
— Зачем?
— Помогать будет. Лечить будем твоего друга. — Питер снова улыбнулся, но на этот раз хитровато. — Надо белую лошадь от него хорошо закрыть, чтобы не увидел. Он с ума сойдет, если ее увидит.
— А откуда он знает, что мы здесь?
— Отец сразу позвал, — сказал Питер и, свернув пару оладьев в трубочку, отправил их в рот. — Ты кушай, кушай, а то остынет все. Индейцы хорошо лечат. Молятся по-своему, креститься мы их научили по-нашему, а травки да корешки вместе собираем в горах, в лесу, в поле. У нас даже кладбища нет. За пятнадцать лет никого не хоронили. Нехорошо будет, если твой друг умрет.
— Он не умрет, — сказал я. — Такой человек, как он, не может умереть от одной пули.
