Томас Бриджер - Маленький большой человек

Керолайн не слишком изменилась. Черты ее лица, правда, еще больше огрубели, и она постоянно жевала табак, что, разумеется, никак не шло на пользу ее зубам, и, хотя она мылась с завидной регулярностью, от нее всегда пахло мулами Оно и понятно: сестра зарабатывала на жизнь, управляя грузовым фургоном, доставлявшим припасы на железную дорогу «Юнион Пасифик», строящуюся вдоль реки Платт.

Пока я был еще слаб, она рассказала мне о том, что случилось с ней после того, как она бросила меня в палатке Старой Шкуры. Жизнь ее сплошь состояла из взлетов и падений, и Керолайн, будучи натурой романтической, всякий раз испытывала подлинный подъем и искреннее разочарование.

Она забралась далеко на запад, аж до самого Сан-Франциско. Там ей пришло в голову наняться матросом на корабль, но команда значительно быстрее шайенов распознала в ней женщину и с приличествующими случаю почестями отправила ее за борт. Я никогда не мог понять, как это в недрах толстого черепа моей сестры ни разу не мелькнула простая мысль о том, что мужчин привлекают не те женщины, которые способны не хуже них справляться с тяжелой работой, а совсем наоборот. Она считала себя уродкой, но это не соответствовало действительности. Дело обстояло гораздо проще и трагичней: в ней была своеобразная красота, но она ее старательно в себе подавляла.

С началом гражданской войны сестра перебралась на восток, где ухаживала за ранеными, и я уверен, что лучшей сиделки не было во всей стране, поскольку в ней сочетались недюжинная физическая сила и подлинная женственность. Керолайн нравились мужчины, в этом нет ни малейших сомнений, поскольку все ее несчастья так или иначе связаны именно с ними. Она влюбилась в парня, с которым вместе работала в госпитале неподалеку от Вашингтона. Это был грамотный, образованный человек, который даже писал стихи. По словам Керолайн, он никогда не говорил о своей любви, но определенно разделял ее чувство, так как читал ей свои поэмы, где каждое слово дышало страстью и неутоленным желанием. А то, что они всегда вместе купали и перевязывали бедняг-раненых, еще больше укрепляло ее в этом мнении.

Нет нужды пересказывать здесь всю ее историю, скажу лишь, что, когда тот парень увидел наконец, как Керолайн тает в его присутствии, он признался ей в своей великой любви к кудрявому мальчишке-барабанщику, до аппетитной попки которого он так мечтал добраться. А ведь моей дуре-сестре даже в голову не пришло призадуматься, почему это молодой, здоровый мужик добровольно выносит горшки, вместо того чтобы сражаться. Я помню его имя, но вам не скажу, так как этот тип впоследствии стал знаменитым поэтом и гордостью нации.

Керолайн же унесла свое разбитое сердце снова на запад, где и стала погонщицей мулов. Она ничуть не смущалась тем, что не сразу узнала меня и собиралась использовать в качестве любовника. После стольких разочарований сестра пришла к выводу, что если уж хочется мужчину, то надо просто пойти и украсть его.

Я спросил, не встречала ли она во время своих путешествий кого-нибудь из нашей семьи.

— Нет, ни разу, — ответила Керолайн, закинув ногу на ногу и пустив тонкую струю коричневой слюны точно в дальний угол комнаты. — Но от одного солдата в госпитале я слыхала о его сослуживце, Билле Креббе, который пал смертью храбрых в битве за Фредериксбург. Это наверняка был наш маленький братец, да упокоит Господь его душу!

Мне показалось весьма маловероятным, что «наш маленький братец» сумел так разительно измениться с пятьдесят восьмого года, когда я видел его последний раз, но я промолчал. Кроме того, не мне тогда было кого-то критиковать.

— Расскажи-ка мне лучше о себе, Джек, — попросила Керолайн, — и объясни, как это ты докатился до жизни такой.

Я поведал ей все по порядку, и Керолайн, которая никогда особо обо мне не заботилась и даже бросила меня на произвол судьбы у дикарей, вдруг стала выдавать нелицеприятные комментарии, что, по ее мнению, я делал правильно, а что — нет. Это вместо того, чтобы разобраться с собственными делами!

Когда же я дошел до похищения Ольги и маленького Гуса, она довольно безжалостно сказала:

— Тебе лучше забыть о них, Джек. Их давно уже убили.

— Не говори так, Керолайн.

— Джек, старина, я просто произнесла вслух то, что ты сам не решаешься сказать, — возразила она, послав в угол еще одну струю табачной слюны, и продолжила: — Уж тебе-то не знать индейцев! Ты ведь говоришь, что долго жил с ними… Думаю, ты не забыл, как они зарезали па и гнусно воспользовались мной и нашей ма. Хотя тогда ты был совсем мал и вряд ли помнишь, какой я была красоткой. А эти грязные животные грубо похитили мою девичью честь. Меня до сих пор по ночам мучат кошмары.

Наверное, Керолайн действительно верила в свое вранье, ведь оно оправдывало и извиняло ее любовные неудачи, так же, как и рассказанная мне в свое время «история» моего братца Билла обеляла его мерзкую жизнь в глазах окружающих. Если вы считаете, что я слишком предвзято отношусь к своей семье, то спешу вас разуверить: многие, очень многие в те времена списывали все свои провалы на «проклятых индейцев».

Да и я оказался в таком же положении. Моих жену и ребенка действительно украли и, возможно, уже убили краснокожие. Но это вовсе не давало мне права плюнуть на свою мужскую честь и так опуститься.

— Поверь, — между тем продолжала гнуть свое Керолайн, они прикончили твою бабу. Но наверняка не сразу. Сначала они ее…

Даже забавно, с каким наслаждением родной тебе человек, пусть даже только по крови, а не по жизни, втыкает в тебя нож и норовит еще и повернуть его в ране, причем желательно несколько раз. В этом случае, правда, все было чуть сложнее: если помните, я говорил, как была разочарована Керолайн, когда индейцы ее так и не изнасиловали. И теперь она жгуче завидовала Ольге, олицетворявшей все то, чего у нее никогда не было: замужество, ребенка, да еще и пристальный интерес со стороны хоть и краснокожих, но все же мужчин. К зависти примешивалась и обычная для всех сестер неприязнь к женщинам, которым достались их братья.

Однако вышеперечисленные чувства произвели внезапную перемену в ее поведении. Она отменила очередной этап моего исправления, заключавшегося в купании в чане и кормлении безвкусной, но «здоровой» пищей, вытащила откуда-то здоровенную флягу виски и позволила мне утопить в нем свое горе.

Ей, похоже, нравилось, когда я распускал сопли. Моя сестра явно разделяла дурной вкус тех мужчин, что устраивали спектакль из моей деградации. Шайены были бы страшно огорчены и подавлены, видя, как их соплеменник медленно, но верно превращается в ничто, ведь это — пятно на весь клан Людей; белые же, наоборот, получают от подобного зрелища какое-то извращенное удовольствие. И моя сестра не была исключением.