Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 6
— Одну минутку, — смущенно проговорил мистер Райлендс. — Возможно, я обидел вас, но это вышло нечаянно. Я вас прошу вернуться и воспользоваться моим… нашим… гостеприимством.
— Зачем? — сказал Джек. — Я ушел потому, что для вас и для нее лучше, чтоб меня там никто не видел.
— Но вас все равно узнали, — сказал мистер Райлендс. — Джейн мне наговорила про вас с три короба, но если мы вернемся вместе, то это заткнет ей рот.
— Кому? — спросил Джек.
— Джейн, нашей служанке.
Мистер Гемлин разразился смехом.
— Не все ли равно! Скажите ей просто, что вы со мной говорили, и я рассердился, но потом простил ее. Думаю, она никогда больше не заикнется об этом.
Как это ни странно, но слова мистера Гемлина оправдались. Когда Райлендс вернулся домой, он застал Джейн на кухне, испуганную, в слезах, но впоследствии она ни единым словом не обмолвилась о случившемся. И, что было еще удивительней, батрак тоже никогда больше не вспоминал об этом. Миссис Райлендс в тот вечер нездоровилось, и она легла, думая, что муж занят по хозяйству и поэтому так долго не возвращается, а он счел за лучшее не рассказывать ей о своем разговоре с Гемлином. На следующее утро послали за доктором, который посоветовал ей несколько дней не вставать с постели. Все это время муж был трогательно нежен и внимателен к ней, и, надо полагать, она воспользовалась случаем и открыла ему секрет, о котором обмолвилась накануне. Этот секрет стал известен всем через несколько месяцев, а супругов он сразу сблизил. Джошуа Райлендс, который раньше был эгоистичным аскетом, теперь сделался заботливым и достойным мужем, они вели задушевные, полные надежд, а порой наивные разговоры о будущем и не вспоминали о прошлых глупостях; а когда из лавки доставили ситец, то вместе с ним было прислано тонкое полотно, кружева, чепчики и другие вещи, которые так сильно отличались от обычных простых и грубых покупок.
А через три месяца гостиная преобразилась, там стало светло и уютно, особенно в тот вечер, когда женщины со всей округи пришли горячо поздравить миссис Райлендс с первенцем. И никогда еще они не видели более дружной и любящей пары, чем родители этого малыша.
Перевод Л. Белопольского
НАВОДНЕНИЕ «У ДЖУЛСА»
Когда «у Джулса» разливалась вода, над ее однообразно ровной поверхностью не было видно почти ничего. Немногочисленные жители поселка в ожидании конца наводнения спокойно и методично перебирались на возвышенности, не оставляя после себя никаких печальных следов. На безмятежной, ничем не замутненной водной глади было разбросано с десяток полузатопленных бревенчатых хижин, казавшихся в лунном свете остатками катастрофы, происшедшей не два-три дня, а два-три столетия назад. Течения не было, вода не могла подмыть и унести их шаткие фундаменты; ничто не волновало это тихое озеро. Лишь изредка, словно случайный ружейный залп, поверхность его бороздили струи внезапно налетевшего ливня, да еще реже появлялся плот из единственного бревна, на котором кто-нибудь из местных жителей отправился проверить остатки своего имущества, сложенные на крыше хижины. В этом спокойном уничтожении маленького поселка не было ничего страшного; одно-единственное пепелище произвело бы впечатление более тягостное, чем такое бессмысленное и даже дикое в своем равнодушии действие противоположной разрушительной стихии. Люди находили это вполне естественным. Вода убывала так же, как и прибывала: медленно, бесстрастно, бесшумно. Пройдет всего лишь несколько дней, и жаркое солнце Калифорнии высушит хижины, а спустя неделю-другую красная пыль уже снова ляжет у их порога таким же толстым слоем, как прежде лежала там зимняя грязь. Воды Змеиного ручья снова вернутся в свое русло, и мэрисвиллской почтовой карете уже не придется больше делать крюк, объезжая поселок. За это миролюбивое вторжение жители получали даже своеобразную компенсацию: на размытых берегах порою обнаруживалось золото. Весною наивные старатели с надеждой ждали «промывки старика Змеиного».
Между тем «у Джулса» однажды произошло событие, которому суждено было довольно необычным образом нарушить этот мирный и методический процесс. Зима в 1859–1860 году выдалась исключительная. В долинах почти не было дождей, хотя вершины Сьерры совсем занесло снегом. Ущелья засыпало, перевалы замело, склоны гор обледенели. А когда запоздавшие юго-западные пассаты наконец принесли с собой дожди, повторилось обычное явление: долина Джулса безмолвно, бесшумно и мирно погрузилась в воду; жители перебрались на возвышенности — разве только чуть быстрее обыкновенного, ибо долгое ожидание им порядком надоело. Мэрисвиллская почтовая карета сделала обычный крюк и остановилась возле джулсовской временной гостиницы, которая служила также почтовой конторой и бакалейной лавкой, — под навесом из парусины, коры и мягких листьев ольшаника. Она высадила одного-единственного пассажира — бостонца Майлса Хеммингвея, молодого письмоводителя горнорудной компании в Сан-Франциско, командированного для составления доклада о предполагаемых золотоносных возможностях Джулса. Возможности эти показались ему весьма сомнительными, когда он, сидя на козлах кареты, обозревал затопленные хижины и слушал неторопливый рассказ кучера о паводке и о поразительном долготерпении местных жителей.
Это была все та же старая история, все та же косность и лень старателя Запада, глубоко чуждая образу мыслей и привычкам северянина, все та же тупая покорность перед дикими капризами природы, без всякой попытки вступить с ними в борьбу, которая других закаляла и приводила к успеху; все та же философия, заставлявшая принимать ураганы и пожары в прериях и сносить их всегда одинаково безучастно и безропотно. Быть может, где-нибудь в другом месте, в иной обстановке такое стоическое смирение пришлось бы ему по душе, но люди, которые заправляют замызганные штаны в грязные сапоги и живут только ради добытого ими золота, отнюдь не казались ему героями. Не смягчился он и тогда, когда, стоя у наспех сооруженной буфетной стойки — нескольких досок, уложенных на козлы, — пил кофе под протекающим тентом, который почему-то напомнил ему детство и зябкий пикник учеников воскресной школы. А ведь эти люди живут вот так, словно в походе, целых три недели! Еще больше раздражало его опасение, как бы не пришлось торчать здесь несколько дней, пока вода не спадет настолько, что можно будет все как следует изучить для доклада. Когда он сел на предложенный ему ящик из-под свечей, который затрещал под его тяжестью, и окинул взглядом все это мрачное запустение, досада его наконец вырвалась наружу.
