В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов

Вслед за ними вступили мексиканцы, стоявшие у окна как посторонние, отрешенные от всего храмовые статуи или стражи в душных склепах, блестя налитыми кровью глазами. Холидей поднял глаза, щурясь и заслоняясь связанными руками.

Это он, это он!

Кто – я?

Гигант трахнул кулачищем по столешнице, одна из ножек стола переломилась, и в последний момент уже полупьяный белый успел подхватить кружку, расплескав ее содержимое.

Это ты, рака, евнух!

Гигант плюнул Холидею в лицо.

Холидей подскочил с места.

С ума сошел, я тебе пасть порву!

Он попытался протаранить противника головой, но тот сцапал его за волосы одной рукой, другой – зажал шею и стал душить.

Давно я тебя ищу!

Пусти, а то пристрелю! сказал горбоносый, обращая внимание на свою руку, лежавшую на оружии.

Попробуй!

Гигант отпихнул Холидея, тот наскочил на стену, оступился и с грохотом опустился на покрытый пылью пол; гигант вытащил револьвер из кобуры на ремне. Горбоносый схватил свой пистолет. Язычники синхронно поднялись, и вот уже хозяин приюта вырос из-под стойки, волоча длинное двуствольное ружье – большим пальцем взвел непослушные курки и прицелился в широкую спину гиганта. Тот услышал щелчок. Остальные постояльцы сидели, противно корча рожи и улюлюкая.

Курильщик с причесанными усами и выкачанными глазами сдвинул шляпу на затылок и опустил левую руку под стол.

Отомщу, ревел гигант, отомщу!

Отмщение – это благо, ответил Холидей, сидя в пыли и заслоняя руками лицо от ожидаемых выстрелов. Я сам человек ой какой мстительный. Ну, дождусь от тебя дождя свинцового?

Я не ты, сперва – молитву читай!

Какую-такую молитву?

Под открытым небом стреляйтесь! сказал хозяин, а тут, в присутствии господа нашего, не позволю брату на брата!

Какой он мне брат, это лицемер и вор, и убийца! А я родом из этих краев, как и ты!

Да пусть мы с тобой хоть единоутробные близнецы, мать наша пресвятая дева, а отец дух святой, я тебе убийства не прощу! не под моей крышей, выводи его, и там стреляйтесь!

Сучий сын наговаривает, крикнул Холидей, продолжая заслоняться, они все убийцы, эти трое! плачу золотом тому, кто меня отсюда вытащит!

Живьем ты не уйдешь отсюда, крестом клянусь!

Горбоносый поднял руку.

Этот мужчина, Оуэн Холидей, осужденный преступник. И я здесь, чтобы сопроводить его к месту казни. Туда, где над ним суд совершится по закону, справедливый и обдуманный…

Он не доживет до суда! пообещал гигант, тут высший суд вершится, суд Господень! По закону божьему, а ваши законы и суды здесь никто не признает, это неизвестная земля.

Кареглазый, слушая их споры, медленно поднялся с табурета и отступил в тень, то глядя на горбоносого, то на длиннолицего, то на Холидея, ожидая, что они предпримут, чтобы последовать их примеру.

Ну давайте перестреляем друг друга, сказал горбоносый, кого это удовлетворит? Разве такое смертоубийство угодно богу?

Клянусь, потея и скрежеща зубами, сказал гигант, этот красношеий ублюдок отнял у меня имя, землю, золото, седло!

Не слушайте, он только ищет, на ком злобу сорвать! Кто-то его облапошил…

У меня все было, все, а теперь на чужой земле спину гнуть за вшивую похлебку!

С какой участью родился, сказал Холидей.

Тогда ты родился, чтобы сгинуть в этой дыре! Читай молитву, отче наш!

А чего мне – так стреляй! Моя жизнь молитва!

Хочу, чтоб ты сразу – прямиком на суд Божий попал! читай молитву, говорю!

Ты жадная свинья, прорычал Холидей, никто тебе в карман не лез, сам подписался! А теперь из-за гроша ломаного в петлю лезешь, ну верши свой суд, только не промахнись!

Тут в помещение вошел еще один – в шляпе, одет с иголочки, громко произнес какую-то фразу, но увидев, что происходит, не договорил, а немедленно выхватил свой внушительный кавалерийский драгун пятидесятых годов. Курильщик с длинными усами выстрелил в него из-под стола, человек с драгуном крякнул, выстрелил в потолок и мгновенно исчез за трепещущим, как занавес, лоскутком парусины, словно комический актер-дуэлянт, исполнивший эпизодическую роль в трагедии.

Хозяин пальнул курильщику в грудь из ружья, тот кувырнулся и замертво распластался по полу, все заткнули уши ладонями. В сотрясающемся воздухе вихрями металась пыль из-под ног, шляпа с курильщика слетела и взвилась по спирали, на потрепанной рубахе, где не осталось живого места, быстро оформлялось кроваво-красное пятно. Трое мексиканцев у окна вытащили свои пистолеты и расстреляли владельца, за чьей спиной полопались взорвавшиеся и подпрыгивающие бутылки. И алкоголь лился через проделанные пулями отверстия, одна бутылка осталась стоять с плавающей пулей, которая блестела в желтом, как янтарь, напитке. Белые застрелили мексиканцев, а язычники застрелили и зарезали белых, вскрывая горла, как горла козлов, израсходовав весь боезапас и испачкав кровью ножи, повернулись к горбоносому, сверкая лезвиями, а третий, будто надеясь на голые кулаки, закатал рукава своей гуаяберы.

Владелец, покрытый кровью и весь в прорехах от пуль, из последних сил опираясь на стойку, выстрелил опять, и фейерверк свинцовой дроби застиг врасплох каждого, кто еще стоял на ногах, и двое язычников, черных, как обугленные жертвы костров инквизиции, присоединились к мертвецам в кровавой воронке, в черном котле порохового дыма. В суматохе Холидей подскочил и хотел схватить пистолет гиганта, навалиться на него пусть и ценой собственной жизни; но тот оглянулся и отвел руку, стрельнув в кого-то позади себя. Длиннолицый снял с гиганта шляпу и расколол кружку ему о голову; по спине полилось пенное желтое пиво; горбоносый стрельнул ему в живот, чуть выше паха, из своего пистолета, и гигант упал, ревя от боли, как розовощекий младенец. Лицо его налилось густой кровью, кожа покрылась бледно-белыми пятнами.

Кареглазый, одновременно заслоняясь впередиидущим, принялся выталкивать Холидея к выходу, но немедленно пожалел о предпринятом отступлении, потому как снаружи их встретила новая волна бездумной пальбы, очередь коротких и приглушенных выстрелов, словно отрывистые хлопки петард. Округу застлал шлейф вулканической пыли, и фигуры метались там, среди возникающих и угасающих вспышек, как на илистом дне моря, где обитают невиданные твари – и уже неясно, кто жив, кто мертв.

Неопределенные силуэты стреляли друг в друга, длиннолицый и горбоносый стреляли в туман из пистолетов, а кареглазый бросился к гогочущим лошадям и начал без разбора палить с очумелой скоростью из отцовской винтовки. Шляпу с него сдуло как ветром, и он почувствовал, что пуля пролетела в дюйме над головой, пошевелив волосы на макушке.

Смерть…

Смерть, смерть…

Прошелестел шепот.

Сын, оставь эту глупую затею…