Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 3
Артур взглянул на собеседницу. Теперь настала ее очередь отвести взор. Опустив пушистые ресницы, она продолжала свою речь:
— Это случилось пять лет тому назад; мой отец — да почиет он в мире — был еще жив. Однажды к нам — мы жили тогда в пресидио Сан-Джеронимо — явилась юная девушка-американка, одинокая, беспомощная. Она спаслась из затерянного в горах снежного лагеря, где умирали от голода ее родные и близкие. Так она сказала моему отцу. Как вы считаете, можно было верить ее словам?
Ничего не ответив, Артур утвердительно кивнул.
— Но назвалась она, как выяснилось потом, чужим именем. Отец отправил спасательную партию, чтобы спасти этих людей, и там, среди мертвецов, нашли молодую женщину, имя которой присвоила эта девушка. Так следовало из их доклада. И та, что была мертва, и та, что пришла к нам, носили одно и то же имя — Грейс Конрой.
Даже мускул не дрогнул на лице Артура. Взор его был прикован к опущенным векам его собеседницы.
— Странная это была история, очень странная. Особенно поразительным было то, что девушка сперва назвала себя иначе, она сказала, что ее зовут Грейс Эшли. Потом она объяснила, что Эшли — фамилия молодого человека, который помог ей спастись, что она решила сперва выдать себя за его сестру.
Отец мой был добрый, прекрасный человек; он был святой человек, дон Артуро. Он не стал разбираться, кто она на самом деле: Грейс Эшли или же Грейс Конрой; для него было довольно того, что перед ним слабое, обиженное создание. Невзирая на уговоры своих секретарей и помощников, он принял ее в дом, как родную дочь, чтобы она могла под его крылом спокойно ждать, пока не явится за ней ее брат, этот самый Филип Эшли. Но Филип Эшли так и не пришел. Через шесть месяцев она занемогла, тяжело занемогла, она дала жизнь ребенку, дон Артуро, и потом оба — мать и дитя — скончались, да, скончались у меня на руках.
— Как прискорбно все это! — пробормотал Артур.
— Я вас не понимаю, — сказала донна Долорес.
— Прошу прощения, я должен объяснить свои слова. Я сказал, что это прискорбно, потому что я уверен, что девушка, о которой вы рассказали, эта таинственная незнакомка под чужим именем, была действительно Грейс Конрой.
Донна Долорес подняла недоумевающий взор.
— Почему вы так уверены?
— Опознание трупов было произведено поспешно и недостаточно тщательно.
— Откуда вы можете это знать?
Артур поднялся и пододвинул стул поближе к своей очаровательной клиентке.
— Вы были так добры, что решились доверить мне важную тайну, затрагивающую честь другого человека. Позвольте и мне сообщить вам тайну и тем показать, как высоко я ценю ваше доверие. Я знаю, что опознание мертвых тел было произведено недостаточно тщательно потому, что я при этом присутствовал. В докладе спасательной экспедиции — полагаю, вы читали его — упомянуто имя лейтенанта Артура Пуанзета. Это я.
Донна Долорес выпрямилась.
— Почему вы не сказали мне об этом сразу?
— Во-первых, я считал, что вы знаете, что я бывший лейтенант Пуанзет. Во-вторых, я надеялся, что вам неизвестно, что Артур Пуанзет и Филип Эшли — одно и то же лицо.
— Я не понимаю вас, — медленно промолвила донна Долорес с резкими металлическими нотками в голосе.
— Я бывший лейтенант американской армии Артур Пуанзет. В Голодном лагере, где я был вместе с Грейс Конрой, я называл себя вымышленным именем — Филип Эшли. Я тот человек, который бросил ее в беде. Я — отец ее ребенка.
Когда Артур входил в комнату, он не имел ни малейшего намерения делать подобные признания; но какая-то внутренняя побудительная сила, с которой он не умел совладать, толкнула его на это. Сейчас он не испытывал ни смущения, ни страха перед последствиями своего поступка; он гордо откинулся на спинку стула с видом уверенным и независимым. Если бы он высказал только что какое-нибудь высокоморальное суждение, то и тогда не мог бы испытать большего покоя. Мало того, в его голосе послышалась надменность, когда, не дав ошеломленной, онемевшей женщине возможности прийти в себя, он обратился к ней со следующими словами:
— Сейчас вы вправе решать, подходящему ли для того лицу вы доверили свою тайну. Вам надлежит также решить, как вам действовать дальше и подхожу ли я, чтобы быть адвокатом в деле, в котором вы заинтересованы. Со своей стороны, могу лишь сказать, донна Долорес, что я готов выступить как в качестве адвоката, так и свидетелем, если понадобится установить личность Грейс Конрой, или — если вам будет угодно — в качестве того и другого. Когда вы примете окончательное решение о том, пожелаете ли вы воспользоваться моими услугами, прошу вас поставить меня в известность. Пока же — adios!
Он поклонился с некоторой торжественностью и направился к двери. Когда донна Долорес подняла изумленный взгляд, его уже не было.
С прискорбием должен сообщить, что, когда этот тщеславный молодой человек входил в свою комнату, он чувствовал себя героем, совершившим некий интеллектуальный, я даже сказал бы, моральный подвиг. С самого прибытия сюда он еще не был в таком отличном, приподнятом настроении, как сейчас. Посидев немного у себя в комнате, он вышел на веранду. Если бы его лошадь была под седлом, он охотно пустился бы вскачь по окрестным пологим холмам — пока его прелестная клиентка будет обдумывать свое решение; но уже наступила дневная сиеста, и двор был пуст. Яростный ветер безраздельно владел и небом и землей. Что-то родственное настроению Артура было сейчас в этом ветре. Он бросил рассеянный взгляд на веранду, слегка вздрогнул, когда хлопнула дверь где-то в отдаленной части дома, беспокойно подумал, уж не ищет ли его посланный от донны Долорес, и ступил за ворота.
Глава 8. БЫКИ СВЯТОЙ ТРОИЦЫ
Бескрайние просторы кругом, веселящий душу солнечный день, встречный ветер, который приходилось преодолевать, словно некую упругую преграду, целиком захватили внимание Артура, и не прошло десяти минут, как он, отогнав от себя наваждение, размашисто шагал прочь от сумрачных башен Ранчо Святой Троицы. Пейзаж, еще недавно казавшийся ему однообразным и унылым, теперь пробуждал в нем интерес. В невысоких куполообразных холмах, трудившихся окрест, словно некие земляные пузыри, лишь наполовину выдутые яростным дыханием пробудившегося к жизни вулкана, он разглядел прообразы калифорнийской церковной архитектуры. В равнинной шири он распознал никогда и ничем не нарушаемое вековое течение жизни, наложившее свой отпечаток на неулыбчивый, многотерпеливый характер коренных обитателей страны. А не ведавший покоя ветер, неистовствовавший над равниной, гнавший упорно и настойчиво все, что желало расти (за вычетом разве лишь узкой полосы карликовых ив на краю высохшего русла), в глубокие каньоны и на подветренные склоны холмов, он сравнивал с беспокойным племенем, к которому принадлежал сам, и не удивлялся более тому, что страна казалась захватчикам бесплодной пустыней.
