Макс Брэнд - Пограничные стрелки
— Потому что внял вашему же предостережению, — отозвался юноша. — При первой нашей встрече вы сказали мне, что она дикая кошка. Я так и отношусь к ней, с недоверием.
— Разве я говорил вам о ней? — невесело рассмеялся Каннингем. — Впрочем, кажется, говорил…
Эта лаконичная фраза многое объяснила Уэлдону. Вот, бывает и так. Предупреждаешь о пожаре, а сам обжигаешься.
— Вы действительно не собираетесь ехать? — еще раз спросил Роджер.
— Я уже ответил. Если на то пошло, в жизни не встречал более топорной ловушки!
— Ловушки? Вы что же, считаете, что она обращается к вам за помощью только для того, чтобы заманить вас в ловушку?
— А вы думаете, она не способна на это?
— Дружище! — воскликнул ошарашенный Каннингем. — Разве вы ее так плохо знаете?
Глава 30
ПЕСНЯ, КОТОРУЮ ПОЮТ СИРЕНЫ
Небольшие штришки, завершающие плавные движения кисти, — и портрет готов. Но эти последние слова Каннингема были как неожиданный мазок мастера, который заставляет по-новому взглянуть на всю картину. Уэлдон, оторопев, уставился на Роджера, который сначала рисовал один портрет Франчески, а теперь смелым движением кисти изменил его.
— Мне хочется верить вам, когда вы так говорите, — тихо произнес он.
— А что, если вы действительно мне поверите?
— Тогда я сяду в машину и поеду вместе с вами.
— Куда?
— К ней,
— У меня нет полномочий забрать вас с собой.
— Придется взять.
— Вы уверены?
— Вы же не хотите быть идиотом, Каннингем!
— Одному Богу известно, каков я на самом деле. Садитесь в машину. Но я ни за что не ручаюсь, за исключением того, что Франческа не способна на подлость.
Уэлдон, помедлив немного, повернулся на каблуках и ушел в дом. Быстро вернувшись, он влез в машину, устроился на свободном сиденье.
— Вам лучше захватить пальто. Вечерами прохладно, — предупредил его Каннингем, но Уэлдон, казалось, не слышал его.
— Я сделал это, — пробормотал он.
— Сделал что? — не понял Каннингем.
— Предупредил их, что меня не будет сегодня ночью.
— Что, крупное дело? — не без иронии поинтересовался Роджер, включая зажигание.
Мерный рокот восьмицилиндрового двигателя слился с бормотанием Уэлдона:
— Я перешел все границы. Помоги мне Боже!
Каннингем никак не отреагировал. Он вел машину, уделяя все внимание дороге. Она была плохая — в рытвинах и ухабах, но водитель мастерски их объезжал, уменьшал скорость на поворотах и увеличивал ее на прямых участках.
Довольно долго они ехали молча. Наконец Каннингем спросил:
— Вам это известно, не так ли?
— Известно — что? — не понял Уэлдон, так как мысленно улетел уже далеко от последних сказанных ими фраз.
— Что Франческа недоступна вашему пониманию. И что вообще никому из мужчин не дано ее понять.
— Так уж и никому?
— Возможно, и никому. Впрочем, не исключено, что где-нибудь слоняется какой-нибудь пройдоха с хорошо подвешенным языком, с которым она будет нянчиться и который разбазарит все ее денежки. И в конце концов бросит ее! — Он говорил с раздражением. Вздохнув, добавил: — Ее броня непробиваема. Единственное слабое место — сердце. Если у нее вообще есть сердце!
— Вы, кажется, лучше узнали Франческу с тех пор, как мы с вами последний раз виделись, — заметил Уэлдон. — Как долго вы вообще знакомы с ней?
— Я? Как долго? Недели. Века. Не знаю. Там, где Франческа, время ничего не значит!
Разговор не мешал Роджеру быстро вести машину. Вырвавшись из тени сосен, они стали стремительно спускаться с холма в долину, сплошь поросшую кустарником и кактусами. Там резко повернули налево.
— Мы едем к Франческе? — полюбопытствовал Уэлдон.
— Да, — ответил его спутник, набирая скорость.
Ветер свистел в ушах. Пустыня, простиравшаяся вокруг, постепенно погружалась в темноту. Под колесами хрустел песок, но поверхность дороги оставалась твердой. Только на крутых поворотах машину слегка заносило. Но Каннингем, как настоящий ас, хладнокровно ее выравнивал. Он ехал так, словно пытался убежать от собственных мыслей. Внезапно его прорвало.
— Знаю ли я ее? — воскликнул он. — Да я ничего о ней не знаю! Что говорить, когда я даже не знаю, где она держит свою машину! Никто не знает, кто она и откуда. Она появляется и тут же исчезает. Неуловима! У нее множество разных повадок и разных улыбок. И все они опасны, очень опасны. Она решила старую загадку — ей ведомы песни, которые поют сирены!
Пока они ехали, окончательно стемнело. В небе, высоко над горными пиками искорками вспыхнули звезды.
— Есть более короткий путь, — смущенно признался водитель. — Раза в четыре короче. Но я хочу заставить ее немного подождать. Это пойдет ей на пользу. Только на пользу!
Вскоре он полностью сосредоточился на дороге. Мощные фары высвечивали неровную поверхность песка, однако Каннингем не снижал скорости. Было ясно, что его гнало вперед не страстное увлечение быстрой ездой на автомобиле, не уязвленное самолюбие, а беспокойство за судьбу девушки.
— Каннингем! — окликнул его Уэлдон.
— Что?
— Я не очень-то хорошо вас знаю, но догадываюсь, что вы немного расстроены. Вы считаете, она могла бы обратиться к вам за помощью? Я прав? Признайтесь, старина, откровенно — вы немного ревнуете ее ко мне?
— Не более чем к кому-либо другому, на кого она обращает внимание, — буркнул тот.
— Вы имеете на нее какие-нибудь права?
— Не более чем на какую-нибудь из звезд!
И словно в ответ на его слова на востоке взошла звезда, сверкающая как планета.
Они снова повернули налево. Очевидно, двигались по окружности. Теперь поднимались в долину, окруженную невысокими холмами. Мотор жалобно выл на подъеме. Выехав из долины, окунулись во тьму, очутившись в глубоком и узком ущелье. Впереди на открытом пространстве светился огнями маленький домик.
— Здесь живет Йоррэм, — пояснил Каннингем. — А ее ждут вечером.
Он заглушил мотор. Машина скатилась на холостом ходу на поляну, очищенную от кустарника. Тут уже стояли с полдюжины машин. Каннингем внимательно осмотрел их, переводя свет фары-искателя с одного капота на другой.
— Да, ее ждут, — с горечью произнес он.
Затем повел Уэлдона к домику. Через открытое окно до них доносилось бренчание струн, и какой-то мужчина что-то напевал.
— Это Лумис, — заметил Каннингем. — Джек Лумис. Бедняга! Подождем, пока ему подпоют. Если она здесь…
В этот момент Лумису начали подпевать. Среди мужских голосов выделялся один женский, не очень сильный и не очень хорошо модулированный, но красивого тембра, исполненный радости, превосходно передающий ритм и характер музыки.
