Без веры и закона - Марион Брюне
Обратная дорога была жутью, у меня в голове крутились вихри, и каждый причинял боль. В один миг я потерял и друзей, и любимую девушку. Я убил человека, и только Перл и старушка Феб знали об этом. Стенсон прикончила моего отца. Два тела покачивались, перекинутые через седла. Тело моего отца было перекинуто через седло шерифа, а тело Сола — через седло Джефферсона. Ехать вместе с Джефферсоном — отдельное испытание, а для Стенсон — особенно тяжкое.
Сразу же, на первом привале, Джефферсон постарался отомстить Эб за то унижение, которое от нее пережил. Как только шериф помог ей спуститься с лошади и она со связанными за спиной руками сделала несколько шагов, глядя в землю, Джефферсон схватил ее за волосы и запрокинул голову так, что она была вынуждена упасть на колени. Лицо Эб оказалось на уровне его бедра, и она, с этой своей запрокинутой головой, смотрела на него со всей тяжестью ненависти. А он с глумливой улыбкой наслаждался ее беспомощностью, но, когда собрался расстегнуть на ней ремень, шериф прогудел басом:
— У меня такое не проходит.
Джефферсон скривился, словно его угостили какой-то гадостью.
— Личная месть, шериф, дай возможность отыграться.
— Считай, что уже отыгрался.
— Без меня вы искали бы ее сто лет на другом конце света.
И Джефферсон, уже не обращая внимания на слова шерифа, наклонился к Стенсон, обеими руками схватил ее за ворот и рванул так, что все пуговицы отлетели разом и рубашка разошлась, обнажив грудь. На коленях, в разодранной негодяем Джефферсоном рубашке, так что нагота ее была у всех на виду, Эб ни на волосок не утратила своего достоинства. Но в глазах ее промелькнул страх. Я тоже испугался того, что вот-вот могло случиться. У меня даже ноги ослабли. Джефферсон хотел того, что было гораздо страшнее тюрьмы. Джефферсон хотел раздавить Эб, унизить, изничтожить. Насилие — вот в его глазах была лучшая месть. Среди нас Эб была единственной женщиной. Какой-то тип — совсем мне незнакомый — ухмыльнулся. На вид он был скорее подлым, чем злобным, но в конечном счете два этих качества обычно соседствуют друг с другом.
— Оставь и друзьям-приятелям, — хохотнул он.
— Без проблем, — отозвался Джефферсон, которому, похоже, мысль понравилась.
Я почувствовал дикую ненависть, к горлу подступила горькая от желчи рвота. Эб закрыла глаза и стиснула зубы.
— Не смейте! — крикнул я, голос у меня сорвался, взвился вверх. Мое требование больше походило на жалобную мольбу.
Шериф взглянул на меня, прищурившись, мой вскрик его удивил.
— Ты ее защищаешь?
Джефферсон отвернулся на секунду от Стенсон и сказал шерифу:
— Это же одна шайка, шериф. Пора бы вам это уже понять.
— Гарет?
В эту минуту на меня уставился Закон, он смотрел на меня недоброжелательно, без сочувствия. Я молчал, стоял не двигаясь и не знал, что сказать. Я не мог предать Стенсон, не мог не вмешаться, отдать ее на поругание. И в нескольких шагах от нее на траве мешком лежал мой убитый отец, его я тоже видел, и он был обвинителем, который не предполагал ни снисхождения, ни милости. Я знал: никому и в голову не придет разбираться в моих чувствах.
— Гарет? — повторил шериф, требуя от меня либо отказаться от своего требования, либо подтвердить его.
Все взгляды теперь обратились ко мне. Я не мог оставаться на пограничье, должен был выбрать, на какой я стороне. И выбрал сторону Стенсон: она должна знать, что не одна, что я не с теми, кто жаждет раздавить ее и уничтожить. Я открыл уже рот, чтобы высвободить то, что вызрело во мне, готовый принять все последствия, как вдруг голос Стенсон, громкий и злобный, хлестнул меня точно выстрел.
— Не ной, сопля трусливая! Зря я тебя не пристрелила, пока могла!
Я поднял голову и посмотрел на нее, ошеломленный злобой слов и тона. Эб сплюнула и посмотрела на меня грозным гневным взглядом, уничтожая за то, что я посмел открыть рот.
Стенсон меня спасла. Она это знала, и я знал тоже и хотел бы получить возможность ее отблагодарить. Но легче мне не стало, когда я остался запертым в молчании, полном отчаяния и стыда.
Шериф мне улыбнулся. Джефферсон тоже — особой, свойственной только ему улыбкой.
— Ты тоже можешь поучаствовать, — и он снова собрал в кулак светлые волосы Стенсон, а сам не сводил с меня глаз. — И уж тогда точно не будет никакой путаницы.
Парни вокруг загоготали, они были похожи на слетевшихся стервятников.
С грубой нетерпеливостью Джефферсон повалил Эб на траву и принялся расстегивать на ней ремень.
— Иди, парень, покажи, на что способен, ты же подрос. Готов стать мужчиной.
Шериф поначалу проявил суровость, но теперь, похоже, отступился. Он не собирался насиловать Стенсон, но и мешать парням не хотел. Знал, что иногда не стоит мешать им позабавиться по-свойски. Шерифу было достаточно того, что он доставит Стенсон живой и она предстанет перед судом. Меня охватила паника, я уже ощупывал кобуру: сейчас вытащу ствол — и пропадай все пропадом! И я тоже! Лязг затвора раздался у меня в ушах, чей-то винчестер посягнул на безопасность парней, и в первую очередь на безопасность Джефферсона. Старина Джим преспокойно держал Джефферсона на мушке.
— Отойди от арестованной.
— С чего это ты встреваешь, старик?
— Работа у меня такая, — с полным равнодушием проронил Джим и взглянул на шерифа. Тот понял его немой упрек.
— Без меня… — начал Джефферсон.
— Да, без тебя мы бы долго ее искали, ты это уже говорил. Ты охотник за головами и получишь свою награду, раз навел нас на след, можешь не беспокоиться. Теперь мы отвечаем за арестованную, она предстанет перед судом. А ты сейчас — среди охраны, что ее сопровождает, и за тебя тоже отвечаем мы.
— Не пори чушь, старикан.
Тут рядом с Джимом встал шериф, теперь и он был настроен куда более решительно.
— Старикан кругом прав. Если правила тебе не подходят, можешь ехать другой дорогой. Встретимся через два дня. Получишь свою премию в тюрьме округа, деньги у них. Если остаешься, подчиняйся правилам.
— Банда…
Джефферсон не закончил фразы. Он резко выпрямился, оставив Эб лежать на траве с голой грудью, и отошел в сторонку от столпившихся парней.
Старый Джим помог Эб подняться. Он не
