Луис Ламур - Ручей повешенной женщины
— Так его и держите.
Роман Белен соскочил с коня и, натягивая толстые рукавицы, с ухмылкой направился ко мне.
Остальные с равнодушными лицами сидели в седлах. С некоторыми из них я в свое время работал, а одним из тех, кто захлестнул меня лассо, был Ред Хадеман. Несколько лет назад я здорово вздул его на одной вечеринке с танцами. Естественно, он меня недолюбливал.
— Я так и думал, что ты заляжешь в засаде, Пайк, потому что ты первостатейный болван. Теперь ты получишь по заслугам. Потом мы догоним твоих приятелей и покончим с этим делом.
Веревки не давали мне даже рукой пошевелить. Моя тяжелая куртка из овчины и без того стесняла движения, а теперь еще и лассо стягивало мои руки. Вдобавок петля на шее чуть не удушила меня.
Роман Белен был здоровяком хоть куда. В жизни не видел такого гнусного выражения, какое появилось на его лице, когда он приблизился ко мне. Размахнувшись, он направил свой огромный кулачище мне в лицо. Однако Эдди недаром обучал меня боксу. Я машинально отклонился в сторону, и кулак просвистел у моего уха.
Потеряв равновесие, Белен навалился на меня всей грудью, потом отпрянул и, словно обезумев, принялся молотить меня обоими кулаками. От первого же удара в голове у меня зазвенело, но Белен не останавливался. Твердо решив не падать, я расставил ноги и старался стоять как можно тверже. Но он все же сбил меня с ног, принялся пинать ногами. Только толстая куртка пока еще спасала мои ребра от переломов.
Не знаю, сколько это продолжалось. Сперва каждый удар отзывался резкой мучительной болью, но потом все во мне словно онемело, и я уже почти ничего не чувствовал. Однако сознания не потерял. Наконец, выдохшись, Белен отступил в сторону, опустив руки.
— Ладно, снимайте веревки! — сказал он своим людям и напоследок еще раз пнул меня в бок.
— Ну что, Пайк, получил свое?! — заорал он.
Я попытался ответить, однако не смог вымолвить ни слова. Мои губы были разбиты, челюсть распухла.
А этот мерзавец уже отвернулся.
— Черт с ним! — бросил он на ходу. — Поехали быстрее. Этот нам все равно уже не помеха.
Я услышал, как скрипнуло седло, когда он садился на коня.
— Ред, у тебя давно на него зуб. Предоставляю его тебе. Убей его!
До меня смутно донесся удаляющийся стук копыт. Я с огромным трудом заставил себя открыть глаза.
В пятнадцати футах от меня сидел на коне Хадеман с кольтом в руке. Я знал, о чем он думает: о том, как я вздул его, и о том, что мы всегда недолюбливали друг друга. И вот теперь я лежу перед ним совершенно беспомощный и безоружный.
— Да, храбрости тебе не занимать, — проговорил он.
Хадеман поднял револьвер и навел на меня прицел. Я не в силах был пошевелиться. Да и все равно бежать мне было некуда.
Отверстие револьверного дула становилось все больше и больше. Затем, совершенно сознательно, Ред сместил прицел дюймов на шесть в сторону и нажал на спусковой крючок.
Из дула вырвался сноп пламени, пуля ударилась о землю совсем рядом с моей головой. Ред снова взвел курок и снова прицелился. Затем опять отвел руку и выстрелил. Мне казалось, что все кругом содрогнулось, но когда я открыл глаза, Хадеман по-прежнему сидел в седле, рассматривая меня своими холодными серыми глазами. Сдув дымок с дула револьвера, он развернул коня и умчался прочь.
Стук копыт замер вдали, но я по-прежнему не мог пошевелиться. Лежа на спине, я смотрел на низкие серые тучи, затянувшие все небо, даже закатную даль. Наконец что-то шевельнулось в моем сознании, я должен был бороться за жизнь.
Во всем теле, в каждой мышце, каждой косточке, пульсировала тупая, ноющая боль. Но все же мне кое-как удалось встать на колени. Один глаз не открывался, другой превратился в узкую щелочку. Я поднес онемевшие окровавленные руки к лицу, но тут же в ужасе отдернул их. Лицо мое превратилось в отвратительное кровавое месиво.
Я начал медленно подниматься, но ноги отказались мне служить. Я рухнул на землю, так основательно ударившись о камень, что голова заболела в тысячу раз сильнее. Через минуту я предпринял новую попытку, на сей раз покрепче зарываясь пальцами в мерзлую грязь.
В результате я все же вылез из ямы, но это отняло у меня последние силы. Я распростерся на земле. И тут до меня донеслись отдаленные выстрелы. Так значит, все было напрасно! Враги настигли моих друзей и, возможно, уже убили их.
Шедший от земли холод постепенно сковывал все мое тело; я задрожал. Вытянув вперед руку, я ухватился за кустик и стал медленно подбираться к нему.
Капля крови сорвалась с лица, оставив на рукаве ярко-алое пятно. Несколько мгновений я тупо смотрел на него, потом собрался с силами и пополз дальше. Мне, пожалуй, удалось проползти несколько футов. Я уткнулся лицом в землю и провалился в забытье.
Меня разбудили холод и жгучая жажда. Захватив горстку обледенелого снега, я попытался запихать его в рот. Начавшие затягиваться ссадины ужасно болели: при попытке открыть рот челюсти, казалось, затрещали. Но часть снега все же попала мне на язык. Тоненькая живительная струйка потекла по горлу.
Я снова встал на колени и пополз вперед. Через несколько минут я добрался до высокого валуна и, ухватившись за него, сумел подняться на ноги. Привалившись к камню, я обождал, пока пройдет дрожь в коленях. Затем, спотыкаясь, побрел дальше.
Я твердо знал лишь одно: надо добраться до Майлс-Сити. А когда я попаду туда, я отыщу Романа Белена. Во что бы то ни стало отыщу.
Эта мысль и спасла меня. Лишь одна она толкала меня вперед в эту мучительную, полную боли и отчаяния ночь. Я спотыкался, падал, поднимался и падал вновь. Дважды я срывался с берега ручья на лед, но каждый раз умудрялся выбраться и двигался дальше.
Когда настал час тусклого серого рассвета, я по-прежнему брел, превозмогая боль. Руки мои кровоточили, все тело по-прежнему болело и ныло, и при каждом движении у меня вырывался стон, но я еще держался. Где-то впереди находились мои друзья, или их трупы, поскольку вчерашние выстрелы могли означать только одно; люди Белена настигли их.
Следует сказать о том, какую огромную роль в подобных ситуациях играет ненависть. Совершенно очевидно, что, если бы не ненависть, я бы никогда не нашел в себе сил подняться с земли. А если бы и поднялся, то не прошел бы и десяти футов.
Преодоленное мной расстояние сперва определялось футами, но потом я начал измерять его шагами. Заглянуть вперед, представить себе, как я пройду все эти длинные мили, было для меня совершенно невозможно. Ведь даже каждый мой шаг безмерно радовал меня.
Я не помнил, как это произошло, но Белен, по-видимому, оттоптал мне одну руку. Она была вся изодрана и ужасно распухла, но пальцами я все же мог пошевелить, хотя и с трудом. Любое движение этой руки причиняло мне такую нестерпимую боль, что покуда у меня не было ни малейшего желания пустить ее в ход.