Коттон Смит - Утренняя война
Раскинувшаяся до самого горизонта зеленая прерия тянула свою песню. Хорошее время для выпаса молодняка. Далеко на западе в туманной дымке виднелось множество округлых поросших лесом холмов. Буйволов уничтожили несколько лет назад. Вскоре после этого команчи переместились в резервацию. Теперь городская бейсбольная команда играла на территории, которая когда-то служила пастбищем для огромных животных.
— На следующий год в это же время ты не будешь работать инспектором, Иерихо Дэйн, — пробормотал кузнец себе под нос и коснулся полей шляпы, приветствуя проходящую мимо пожилую пару.
Учитывая темпы роста города, на следующий год здесь понадобится представитель закона на полную ставку. Торсмилл жил за счет развивающегося скотоводческого хозяйства. Уже было несколько случаев, когда приходилось успокаивать нетрезвых ковбоев, и Дэйну это хорошо удавалось — со стороны выглядело даже просто. Никакой стрельбы, как сейчас. Только спокойная твердость, которая впечатляла любого — в том числе и затеявших разборку ковбоев.
Люди здесь хорошей породы, подумал Дэйн, шагая по улице. То и дело он поднимал руку, приветствуя лавочников и вставших рано жителей — смесь иммигрантов и урожденных техасцев. Все они занимались своим делом и ожидали того же от других. Горожане усердно трудились, выращивая скот или зерновые, или работая в городе. Все было отлично, кроме одного — крупные ранчо в округе требовали все больше и больше пространства. Они нуждались в плодородных землях, и это означало насилие или перспективу насилия. В основном со стороны Рудольфа Кросса, владельца самого большого ранчо в округе. Маленьким скотовладельцам приходилось тяжело работать, чтобы выжить, и отчаянно бороться за то, чтобы удержать доступ к воде.
Даже полный глупец понял бы, что в итоге обязательно начнутся стычки по поводу ручья и пруда, откуда он брал начало, — на «ничейной» земле в пяти милях от города. Два ковбоя были убиты там в прошлом году. После этого жители округа присвоили ему название «Пруд-убийца».
— Доброе утро, Джед! Как дела? — крикнул Дэйн редактору и владельцу «Торсмилл Таймс», газеты шести месяцев отроду — явный признак растущего города. — Интервью о сегодняшнем происшествии? Ну, может быть, позже. У меня дела в мастерской.
По закону полномочия Дэйна не распространялись за пределы города — это была окружная юрисдикция. Или забота рейнджеров. Но окружной шериф полностью подчинялся Рудольфу Кроссу. Дело в том, что окружной шериф Тьюрин Стоктон приходился Кроссу племянником. Хозяин ранчо повлиял на окружные выборы с помощью взяток, угроз и банальной фальсификации голосов. У Стоктона был небольшой офис в городе, арендованный на имя его дяди. Тюрьмы при нем не было. Стоктон редко наведывался в город, в основном лишь для того, чтобы увидеть Мэри Трессиан, владелицу универсального магазина «Трессиан», к которой он был неравнодушен.
Насколько Дэйн знал, за год — с тех пор, как получил эту должность — Стоктон не произвел ни одного ареста. Предыдущий окружной шериф был застрелен при загадочных обстоятельствах по дороге в Уэйко. Дэйн опросил всех скотоводов, включая Рудольфа Кросса, но не добился ничего существенного, не считая того, что дело перевели из Торсмилла в окружную юрисдикцию. Словом, до сих пор окружному шерифу не за что было сказать спасибо.
Спеша к своей кузнечной мастерской, Дэйн прошел мимо слабоумной женщины лет сорока; он остановился и повернулся, чтобы поздороваться с ней. В городе она получила прозвище Мусорная Тэсс, потому что постоянно рылась в мусорных бачках. Никто не знал ее фамилии, не знал, откуда она пришла. Она и сама этого не знала. По городу ходили слухи, что она отстала от поезда, следовавшего в Орегон месяц назад. Вслед поезду отправили всадника, но он не смог найти в поезде кого-нибудь, кто знал бы эту женщину.
— Доброе утро, Тэсс, — сказал Дэйн, подходя к ней.
Она сидела на тротуаре, поедая нечто, по виду похожее на кусок цыпленка. Рядом стоял огромный черный ридикюль — видимо, в нем она хранила все свое имущество. Ее седеющие волосы были спутанными и грязными. Правую половину лица то и дело перекашивало в приступе нервного тика.
— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросил инспектор.
На Тэсс было довольно новое платье — Мэри Трессиан недавно отдала ей кое-какую одежду.
Подняв на инспектора глаза, слабоумная помахала куском цыпленка и пробубнила:
— Хочешь кусочек?
— Нет, Тэсс, я не голоден. Спасибо за предложение.
Он пошел дальше, сказав себе, что власти города должны найти ей пристанище.
Иногда Дэйн позволял Тэсс провести ночь в сарае за гостиницей; сарай служил тюрьмой, в основном для удержания пьянчуг, которые совсем распоясались. Холодными ночами Эдвард Линдсэй, владелец гостиницы, позволял женщине спать в холле или в пустующем номере.
Войдя в кузницу, Дэйн снял пальто и шляпу и повесил их на один из фонарей, торчавших из стены. На краю печи притулился почерневший кофейник. Это был ежедневный ритуал — сварить и выпить кофе. В полуметре от печи стояла прямо на полу его кофейная чашка. Дэйн попивал из нее периодически в течение дня. Каждый день.
2
Сняв передник, Дэйн налил себе свежий кофе, сделал глоток, затем взялся за мехи, чтобы заново разжечь печь. Он раздул мехи пять раз, испытывая молчаливое удовольствие при виде заплясавших языков пламени.
— Хорошая работа, Иерихо, — пробормотал он. — Как насчет еще кофе? — И ответил на свой вопрос двумя большими глотками горячего напитка.
Его кузнечный огонь мог соперничать по яркости с самим восходящим солнцем. Дэйну нравилась уединенность кузнечной работы, не меньшее наслаждение доставляло ему создание чего-нибудь полезного из твердого бесформенного куска железа. Первый из четырех колесных ободьев был накрыт горящими дровами, чтобы создать равномерный жар на всей поверхности железной дуги. Сами колеса кузнец успел сделать утром. Удовлетворенный температурой обода, он поместил колесо на лежавший горизонтально жернов и вдавил сердцевину в центральное отверстие. Удерживая обод тяжелыми щипцами, он с силой надел его на колесо и ударил кузнечным молотом по наковальне. Дерево ворчало и дымилось, но в итоге смирилось с ободом.
— Кажется, сегодня будет хороший день. Может быть, жарче, чем вчера. Пока еще трудно сказать, — сказал Дэйн сам себе и, нашарив кружку, сделал большой глоток.
Разговор с самим собой был не единственной привычкой, выработавшейся за долгие часы одиночества. Иногда он тихонько напевал — в основном просто «Твердыню вечную» (религиозный псалом) или «Сладкий час молитвы» (Церковное песнопение). Он считал себя духовным человеком, но не воцерковленным. Его всегда раздражала необходимость долго стоять в тесном помещении, битком набитом людьми, и слушать проповедь. Эти песни были единственными стихами, которые Дэйн смог запомнить, точнее, лишь первые строфы каждой из них. Да, еще он знал припев к «Джимми Крэк Корн». И это было все.
