Карл Май - Жут
Его дыхание участилось.
– Да, это он.
– Так стреляй! Стреляй же, наконец!
– Терпение. Похоже, ты дрожишь?
– Да, господин, меня всего охватило какое-то волнение, такое необычное. Да, признаюсь тебе, я дрожу, но не от страха.
– Я понимаю; я ведь знаю тебя.
– Так стреляй же, наконец, стреляй, а потом моя очередь!
– Возьми себя в руки, малыш! Я не выстрелю, пока не сумею нормально прицелиться. У нас есть время. Медведь ест добычу вовсе не так, как лев. Он – лакомка и пожирает свою трапезу, устроившись поудобнее. Он выбирает кусок, который кажется ему самым вкусным, а менее аппетитные части отодвигает в сторону, чтобы приняться за них позже. Этот тип может, наверное, часами просиживать над добычей, чтобы не испортить себе желудок куском, перехваченным наспех. Потом он побредет налево, к воде, дабы как следует напиться, и только тогда отправится в логово.
– Но мы не можем ждать несколько часов!
– Я тоже не собираюсь столько сидеть здесь. Я лишь дождусь, пока он выпрямится. Он любит приосаниться за обедом. В перерывах между порциями он встает на задние лапы, а передними очищает морду. Тогда мы разглядим его лучше, чем сейчас. До этого просто невозможно стрелять в него: мы не отличим медведя ни от туши лошади, ни от земли.
– О нет, о нет! Я его вижу очень хорошо; я могу выстрелить.
Он беспокойно заерзал, а потом даже приложил ружье к щеке.
– Убери ружье, – шепнул я ему с раздражением.
Он опустил ружье, но так разволновался, что не мог ни минуты спокойно лежать; если бы камень, на котором мы расположились, не порос мхом, Халеф наверняка бы выдал наше присутствие.
Казалось, медведю очень нравилась его трапеза. Он чмокал и чавкал, как плохо воспитанный ребенок, склонившийся над миской супа. Конечно, упрекнуть в таком беспардонном поведении можно не только детей. Стоит лишь присесть за table d'hote[10] на каком-нибудь постоялом дворе, как тут же услышишь в избытке чавкающих и чмокающих медведей.
Медведь и впрямь был гурманом. Время от времени, развлечения ради, он разгрызал какую-нибудь трубчатую кость, и мы отчетливо слышали, как он потягивал оттуда костный мозг.
Теперь наступила пауза. Медведь привольно заурчал и лапой стукнул по туше – наверняка, чтобы проверить на ощупь, все ли куски хороши. Потом он выпрямился.
Когда медведь выпрямляется во время трапезы, индеец говорит: «Он прислушивается к своему брюху». В этот момент удобнее всего стрелять в медведя. Я прицелился.
Теперь фигура зверя была отчетливо видна. Медведь казался сущим богатырем. Если бы социальный прогресс зашел необычайно далеко, то Топтыгин вполне мог бы стать почетным членом какого-нибудь атлетического клуба. Однако, как бы отчетливо медведь ни рисовался перед нами, я вновь отложил ружье.
– Аллах, Аллах! Стреляй же, стреляй! – Халеф кричал на меня уже вполголоса.
– Тихо, тихо! Он же слышит тебя!
– Но почему ты не стреляешь?
– Ты разве не видишь, что он повернулся к нам спиной?
– Что в этом плохого?
– Выстрел будет не совсем точным. Медведь поглядывает в сторону дома. Неужели он почуял наших лошадей? Очень даже может быть. Вот он отвернулся от еды. Это скверно. Надо подождать, пока он снова не повернется к нам; тогда… гром и молния! Что ты задумал!
Я был разгневан и прокричал во весь голос. Хаджи не сдержал свой пыл; он стремительно прицелился, так что я не сумел помешать ему, и выстрелил. Тотчас, совершенно бессмысленно, он послал вдогонку вторую пулю, хотя медведь, только что стоявший перед нами, уже скрылся.
Не обращая внимание на вспышку моего гнева, малыш подпрыгнул и, размахивая ружьем, прокричал:
– Победа, триумф, он мертв, он повержен!
Я потянулся, схватил его за пояс и рывком усадил его.
– Помолчи же, раскаркался как ворона! Ты вспугнул медведя.
– Вспугнул? – воскликнул он, пытаясь освободиться от моей цепкой хватки. – Я его сразил, он побежден. Я вижу, он там лежит.
Насильно вырвавшись от меня, он подпрыгнул и прокричал во всю мощь своего голоса:
– Омар, Оско, слушайте удивительную новость, слушайте радостное известие! Внемлите крику вашего друга и прислушайтесь к ликующим звукам моего величия. Я застрелил медведя, я отправил его к его отцам и прадедам, я – хаджи Халеф Омар бен хаджи Абул Аббас ибн Давуд…
Он умолк, потому что я тоже подпрыгнул, схватил его за шею и придавил к скале. В самом деле я был очень разгневан и потому стиснул его с такой силой, что под моей рукой он сжался, как марионетка.
– Если ты издашь хоть еще один звук, то отведаешь мой кулак, эх ты, голова твоя несчастная баранья! – пригрозил я. – Сиди здесь и быстро перезаряжай оба своих ствола. А я посмотрю, можно ли спасти добычу.
С этими словами я спрыгнул с камня, не обращая внимание на свою не совсем еще здоровую ногу. Внизу я быстро нагнулся, чуть вытащил нож и взял наизготовку ружье. Если медведь был поблизости, то в любой момент он мог пожаловать сюда. Наверху звякнул железный шомпол хаджи; внизу все оставалось спокойно. Ничего не было слышно и видно. Только теперь я убедился, что медведя не было рядом с тушей.
Все же требовалась величайшая осторожность. Судя по возрасту, медведь был хитрющим; он не станет открыто набрасываться на меня, а тайком подкрадется из-за скалы и оттуда легко может достать меня когтями. Поэтому я отошел на несколько шагов от скалы, расположившись так, чтобы видеть одновременно и ее, и лежавшую здесь тушу.
Какое-то время мы ждали и прислушивались с напряженнейшим вниманием – напрасно! Внезапно из дома донесся вопль, еще один – и еще один, потом кто-то с отчаянием в голосе прокричал:
– Оставьте меня, отпустите меня! Прекратите эти мучения, перестаньте, перестаньте! На помощь, на помощь!
– Это Мубарек! – сказал Халеф.
Я хотел ответить, но не успел, потому что оттуда один за другим донеслись два выстрела. Я узнал этот особый, глухой звук; это было черногорское ружье Оско.
– Медведь возле сарая! – приглушенным голосом я крикнул Халефу. – Быстро спускайся!
– Ура! Там мы его и настигнем! – воскликнул малыш.
Он спрыгнул, рухнул наземь, снова вскочил на ноги и пронесся мимо меня. Я так же поспешно проследовал за ним. Однако, сделав несколько шагов, я почувствовал колющую боль в голеностопном суставе. Похоже, прыжок со скалы повредил моей ноге. Я поумерил свой галоп и перешел на рысцу, делая широкий шаг здоровой ногой, а потом осторожно подтягивая больную ногу и наступая лишь на ее мысок.
Ночную тишину рассек неописуемый вопль. Был ли это Мубарек или Халеф, первым подбежавший к дому? Неужели неосторожный хаджи угодил прямо в лапы медведю? Мне стало страшно за малыша; тело покрылось холодным потом. Я больше не обращал внимания на свою ногу; я мчался так быстро, как мог.
