Чарльз Портис - Железная хватка
Дорога, которую мы выбрали на южном берегу, лишь немногим отличалась от кабаньей тропы. Подлесок смыкался над головой, нас то и дело шлепали и хлестали ветки. Я ехала последней, наверное, мне больше всех и досталось.
Вот что Кочет узнал от этого Багби: тремя днями раньше Счастливчика Неда Пеппера видали в лавке Макалестера[55] у путей железной дороги «М. К. и Т.». Намерения его остались невыясненными. Он туда время от времени наезжал к одной распутной женщине. В его обществе там видали грабителя по кличке Задира и одного мексиканца. Вот и все, что знал лавочник.
Кочет сказал, что нам лучше изловить всю шайку, пока они не отошли далеко от лавки Макалестера и не вернулись к себе в укрывище в глубине гор Винтовая Лестница.
Лабёф спрашивает:
— А далеко до Макалестера?
— Добрых шестьдесят миль, — ответил Кочет. — Сегодня еще пятнадцать сделаем, а завтра выедем пораньше.
Я застонала и скривилась от мысли, что сегодня нам ехать еще целых пятнадцать миль, а Кочет услыхал и повернулся.
— Ну и как тебе такая енотовая охота? — спрашивает.
— А вы не оглядывайтесь, нечего, — говорю. — Никуда я не денусь.
Лабёф спрашивает:
— А Челмзфорда с ним не было?
Кочет ему:
— Его у Макалестера с Недом не видали. Но они точно были вместе, когда брали почтовую коляску. И я не я буду, если он где-то рядом не ошивается. Нед свою добычу делит так, что сопляк на этой выручке далеко не уедет.
Тем вечером мы встали лагерем на гребне холма, где земля не так промокла. Ночь была очень темная. Тяжелые тучи низко висели, ни луны, ни звезд не видать. Кочет дал мне ведерко из парусины и отправил вниз по склону за водой, там ярдов двести было. Я прихватила с собой пистолет. А у меня ни лампы, ничего, поэтому с первым же ведерком воды я упала, не пройдя и двух шагов, пришлось возвращаться и снова набирать. Лабёф расседлал лошадей, покормил их из торб. А на второй ходке мне раза три останавливаться пришлось вверх по склону, передохнуть. Я вся занемела, устала, все у меня болело. В одной руке я держала пистолет, но все равно тяжелого ведерка не уравновесить, оно меня всё куда-то в сторону тянуло.
Кочет сидел на корточках, костер разводил. Посмотрел на меня и говорит:
— Ну, ты прям как свинья на льду.
И я ему так ответила:
— Я туда больше не пойду. Если вам еще воды надо, ходите сами и набирайте.
— У меня в отряде все своим делом должны заниматься.
— Да она все равно на вкус железная.
Лабёф чесал своего косматого мустанга.
— Еще повезло, — говорит, — что нам родники попадаются. Вот у меня дома можно много дней напролет ехать, и никакой воды тебе не будет. Я из копыта грязь лакал и радовался. Не поймешь, что значит настоящее неудобство, пока от нехватки воды не начнешь загибаться.
А Кочет на это говорит:
— Если я когда-нибудь увижу кого из вас, техасских сучков, и он мне скажет, что никогда не пил из конских следов, так я ему руку пожму и подарю сигару с Дэниэлом Уэбстером.[56]
— Так ты не веришь мне? — Лабёф спрашивает.
— Верил первые двадцать пять раз, когда мне про это пели.
— Может, он и пил, — говорю я. — Он же техасский рейнджер.
— Вот оно что? — говорит Кочет. — Ну тогда может быть.
А Лабёф не унимается:
— Сейчас ты, Когбёрн, покажешь нам свое невежество, — говорит. — Личные оскорбления я еще от тебя стерплю, но чтоб такой, как ты, рейнджерские войска поносил…
— Рейнджерские войска! — чуть не фыркнул Кочет. — Я тебе так скажу. Ты про рейнджерские войска сходи расскажи Джону Уэсли Хардину.[57] А нам с сестренкой не надо.
— Как ни верти, а мы все равно знаем, что делаем. Чего не скажешь о вас, назначенцах.
Кочет на это ответил:
— А вы, ребята, давно ли там у себя на баранах катаетесь?
Лабёф аж мустанга перестал чесать.
— Эта лошадка, — говорит, — будет галопом скакать, когда твой американский жеребец падет весь в мыле. Ты по наружности-то не суди. Самый затрапезный на вид мустанг частенько и самый ходкий. Думаешь, сколько мне эта лошадка стоила?
Кочет ему:
— Коли судить по тому, что ты нам тут порассказал, — тыщу долларов, не меньше.
— Шути-шути, да только я за него сто десять выложил, — говорит Лабёф. — Но я его и за столько не продам. К рейнджерам трудно попасть, если лошадь у тебя дешевле сотни.
Затем Кочет взялся нам ужин готовить. Вот что он прихватил с собой в смысле «харча»: мешочек соли и мешочек красного перца, а еще мешок тянучек — все это рассовано по карманам куртки, — еще молотых кофейных бобов и большой шмат солонины да сто семьдесят кукурузных лепешек. Я просто глазам своим не поверила. От «лепешек» там одно название — просто колобки из кукурузного теста на кипятке. Кочет сказал, та женщина, что нам еду готовила в дорогу, решила, что это на целый фургон судебных исполнителей.
— Что ж, — сказал Кочет, — когда зачерствеют так, что не раскусишь, их можно толочь в кашу, а остаток животным скармливать.
В банке он кофе заварил и еще свинины поджарил. Потом нарезал эти лепешки и в оставшемся сале тоже поджарил. Жареный хлеб! Вот новое блюдо у меня. Они с Лабёфом быстро уговорили где-то с фунт солонины и дюжину лепешек. А я поела сэндвичей с беконом и кусок имбирного пряника и попила этой ржавой воды. Костер у нас ревел, сырые поленья лихо трещали, искры летели во все стороны. Веселое пламя, бодрит во мраке ночи.
Лабёф сказал, что не привык к таким большим кострам: в Техасе, мол, они их из веточек строят да бизоньих кизяков, чтоб только фасоль разогреть. Спросил у Кочета, разумно ли всем и каждому в такой ненадежной округе здоровенным костром объявлять, что мы тут. Рассказал, что у рейнджеров не принято ночевать там же, где еду себе готовили. Кочет на это ничего не ответил, лишь веток в огонь подбросил.
Я спрашиваю:
— А не хотите послушать историю про «ночного гостя»? «Гостем» одному из вас придется быть. Я скажу, что надо говорить. А за всех остальных сама буду рассказывать.
Но им неинтересно было о призраках, поэтому я дождевик на земле расстелила к огню поближе, чтоб только не обожгло, и смастерила себе постель из одеял. Ноги у меня от езды так опухли, что еле стащила ботинки. Кочет с Лабёфом еще пили виски, но оно их не расположило, поэтому сидели они молча. А вскоре и тоже скатки свои развернули.
У Кочета была хорошая бизонья полость на землю стелить. Теплая, удобная, я ему даже позавидовала. С седла он снял аркан из конского волоса и разложил петлю вокруг своей постели.
Лабёф на это посмотрел и ухмыльнулся.
— Глупости это, — говорит. — В это время года все змеи спят.
