Анна Сьюэлл - Дымка. Черный Красавчик (сборник)
Наконец запах паленой шерсти исчез, на этот день клеймение было кончено, последняя веревка была смотана и укреплена на луке седла. Почти все всадники бросили стадо и направились к лагерю. Прислушиваясь к звону жестяных тарелок и смеху ковбоев, Дымка – плечо к плечу с Пекосом – выискивал самые нежные стебли пырея. Четверо всадников, на долю которых выпал «хвост», то есть часы между ужином и первой ночной сменой, сели на лошадей и поскакали сменить ковбоев, стерегущих стадо. Еще немного, и в лагере стало тихо.
Скот, казалось, дал зарок не мычать до утра, колокольцев табуна было не слышно, лошади задремали.
Дымка тоже задремал. Скоро он насторожил уши, потому что из лагеря донеслись звуки, каких он никогда не слыхал, – странные, но нисколько не пугающие звуки. Вокруг довольно большого костра собрались ковбои, кашевар, «шляпа», табунщики, Джефф и другие уселись в круг – все, кроме четверых, кому выпал «хвост», и кроме «соколика», который на ночь должен был занять место табунщика. Кто сидел на завернутом в брезент постельном свертке, кто лежал, облокотившись на свою постель, а тот, кто был поближе к огню, пел.
Дымке впервой было слышать эти звуки, но старым лошадям они были знакомы давно, и если бы они умели подтягивать песню, то весь табун загудел бы в лад.
Табун пасся на низкой террасе…
Песня, которую услышал Дымка, не первый год гремела над лагерями и обозами ковбойского края – она переходила от отца к сыну, и у многих ковбоев таяло сердце при этих звуках, потому что редко кто из них не помнил тихой ночи, когда бы эта песня не звучала над стадом, и, бывало, стадо вдруг, без причины, срывалось в бешеном бегстве – и мертвый ковбой лежал наутро под мертвой лошадью где-нибудь в пропасти, – и только песня, только память о песне оставались от этой ночи.
Я, ковбой, бродяга шалый, из Техаса убежал. Эх, опять бы в те места мне – я бы шляться перестал, Вайоминг не по нутру мне, замерзает здесь душа. Ах, когда ж придут объезды, – нет в кармане ни гроша.
Клинт умел петь. Он подпевал ковбою, который сидел у огня. Клинт вступил в хор, после первых слов подтягивал, а в других песнях и сам запевал. Напевы менялись, но всякую песню Клинт вел на техасский лад, и это нравилось его товарищам.
Последний звук замер вдали. Иные ковбои обернулись, ожидая новой песни, иные, надвинув шляпу на лоб, уставились в пламя – им вспомнились ушедшие дни и дела.
Все притихло, только потрескивал огонь, и кто-то назвал еще одну старую песню, когда с той стороны, где был табун, послышалось ржание.
Клинт посмотрел туда, откуда долетело знакомое ржание, и улыбнулся: голос ковбоя донесся до слуха Дымки, лошадь с первого звука перестала жевать траву и слушала до конца, глядя на далекий огонь костра – на костер, от которого несся голос.
Долго смотрел Дымка на огонь, пока все не затихло и от костра не осталась лишь кучка углей. Первой страже подходило время сменяться, а Дымка все смотрел. Пекос давно дремал, скоро и Дымка почувствовал себя сонным и погрузился в дремоту.
Едва-едва побледнело на востоке небо, а «соколик» уже стабунил лошадей и погнал их к лагерю, свет был еще слаб, когда над головами лошадей закружились веревки, схватывая скользкие шеи. Дички были отделены от табуна и заплясали уже под седлами, а солнце все еще было за холмами.
Табунщик пустил лошадей пастись, лагерь был свернут, и повозки двинулись к новым угодьям. Когда солнце выкатилось на небо, кухня кашевара была уже в десятке миль от места ночевки, и кастрюли почувствовали уже жар разложенного под ними огня.
Этот день Дымка провел на новых местах и видал ту же работу, что и днем раньше: еще одно стадо было пригнано после утреннего круга, еще одно – после обеда, снова ковбои сортировали скот, и снова ветер пахнул паленой шерстью.
Дважды лошадей загоняли в кораль, потому что всадникам нужны были свежие кони, и Дымка мало-помалу стал привыкать к свисту веревок и к виду незнакомых ковбоев.
– Большой у нас нынче круг будет, Джефф? – спросил Клинт поутру управляющего, и Джефф сразу понял, что нужно было ковбою.
– Седлай своего Дымку, Клинт, – ответил, улыбаясь, старик. – Я пошлю тебя на внутренний круг, чтобы ему не было слишком трудно.
Дымка заметил, что Клинт идет к нему, в руках у него была веревка, но петлю он не бросил: Дымка встретил его на полдороге.
Среди всех лошадей табуна редко бывает хотя бы одна, которая сама далась бы в руки, даже самых послушных приходится арканить. Так уж они приучены, и этим, кстати, сберегается время: ковбой стоит на месте, шагов за тридцать бросает веревку и выводит лошадь из табуна. Экономия сил, а на объезде столько всадников и лошадей, что каждый шаг и каждая минута должны быть на учете. К тому же в табуне всегда есть дички, к которым не подступиться. Потому-то проще всего всех лошадей хватать петлей. Хороший метальщик никогда не раскручивает петлю, когда ловит лошадь, – одно движение, и веревка ложится ей на шею.
Из этого правила редко бывают исключения, даже в самых лучших табунах. Среди всех лошадей компании «Рокин Р.» Дымка был единственным исключением, и понятно, что всякий ковбой завидовал Клинту, когда этот мышастый чертенок вытягивал шею, едва только Клинт показывался вблизи кораля, а теперь сам выбрался из гущи табуна и пошел к нему навстречу.
Дымка выгнул горб, ощутив подпругу, и Клинт рассмеялся:
– Ну, покатаешь сегодня отставного объездчика?
Едва Клинт уселся в седло, Дымка опустил голову: он бил задом, и прыгал, и визжал, как «людоед». Так и следовало побуянить горячей лошадке в это холодное осеннее утро, и Клинт радовался, смахивая пыль с ее круглого крупа, не меньше, чем Дымка радовался при мысли, что он кому-то дает хорошую трепку.
– Поберег бы ты силы, – сказал Клинт, подымая наконец голову лошади кверху. – Ей-ей, они пригодятся тебе прежде, чем мы сюда вернемся.
Милях в двенадцати от лагеря на пологом холме всадники остановились. Джефф «рассыпал» ковбоев, а Клинта еще с одним парнем пустил напоследок на «внутренний» круг. Дымке пришлось возвращаться к лагерю, и на полпути к нему он заметил по облаку пыли справа и слева. Пыль подвигалась ближе и ближе, и скоро стало видно, что это новые стада. Скот гнали туда же, куда Клинт со вторым всадником гнали «вычесанное» ими стадо, и к тому времени, когда они достигли лагеря, все облака пыли слились в одно. Двадцать с лишним всадников и добрая тысяча голов скота повернули к отборочному полю, и началась работа.
