Майн Рид - Смертельный выстрел
Компания уселась и каждый выбрал себе любимый напиток.
Подобные сцены повторяются ежедневно, каждый час, каждую минуту в любой гостинице южных штатов, но описываемая таверна представляла ту особенность, что стояла на краю Начиточеза, в предместье, называемом Индейским кварталом, а иногда Испанским городом, потому что здесь проживали чистокровные индейцы, а также помесь белых испанцев с индейцами.
Над таверной висела старая вывеска, полинявшая от времени, на которой был изображен индейский воин в народном военном костюме, татуированный и в головном уборе с перьями, с надписью: «Вождь Чоктав». Содержал таверну человек, которого считали мексиканцем, но который мог принадлежать и ко всякой другой нации. Буфетчик Джонни, упомянутый уже нами, считался ирландцем, но национальность его была так же сомнительна, как и национальность его хозяина.
Так как дом был расположен в стороне от прогулок горожан, в предместье, редко посещаемом людьми порядочными, то никто не осведомлялся о характере посетителей. Те, кто заходил случайно в эту сторону, знали, что эта гостиница с умеренными ценами, дававшая приют разнообразным гостям: охотникам, трапперам, небогатым индейским купцам, возвращавшимся в степи, а также путешественникам, не имевшим средств останавливаться в лучших отелях. Впрочем, в нее иной раз заглядывали и люди со средствами, предпочитавшие по каким-то причинам «Вождь Чоктав».
Таков был дом, в буфете которого называвший себя Филом Контреллом пил с семью личностями, в общество которых он попал так неожиданно, благодаря случаю.
Глава XXX. ПЛАТОК-ОБВИНИТЕЛЬ
Когда все было выпито, Контрелл потребовал еще, говоря, что заплатит. Потом последовала третья, четвертая очередь. Это была или водка невысокого качества или виски.
Винные пары разбудили щедрость Контрелла, и он закричал:
— Шампанского!
Это вино тогда можно было найти в самой бедной таверне южных штатов. «Вождь Чоктав» также имел обильный запас.
И вот отборное французское вино или его подделка из смородины запенилось в стаканах; Джонни торопился откупоривать пробки, так как чужестранный посетитель вынул кошель, наполненный золотыми монетами.
Все обратили внимание на несоответствие такого богатства с бедной и грубой одеждой, но не высказали замечаний. В этой таверне видали многое то, что содержало странности, контрасты и даже более, и, вероятно, ни хозяин, ни буфетчик не обращали особого внимания на это обстоятельство.
Был, однако, в этой шумной толпе человек, заметивший и заинтересовавшийся этим обстоятельством, а также движениями и словами подвыпившего Фила Контрелла. Это был богатырь, который представил его веселой компании и не отставал от него все время. Некоторые из товарищей великана, хорошо его знавшие, называли его Джимом Борлассом, другие, знавшие его хуже, говорили ему мистер Борласс, а у иных иногда даже срывалось с языка слово «капитан».
Джим, мистер или капитан — это все равно, в продолжение всей оргии не спускал своих налившихся кровью глаз с нового знакомого и следил за всеми его движениями.
Несмотря на это, он не сказал и не сделал ничего такого, что могло бы показать, что он наблюдает за чужестранцем, который сначала был их гостем, а потом выказал щедрость, как относительно него, так и всей компании.
Пока они пили, смакуя шампанское, разговор о разных предметах становился оживленнее. Одно событие в особенности занимало внимание посетителей таверны. Это было убийство, совершенное в штате Миссисипи, близ города Натчеза. Подробный отчет о нем уже появился в местной начиточезской газете. Газета лежала на столе, и все грамотные уже познакомились с подробностями преступления. А не умевшие читать узнали об этом от более образованных товарищей. Убитым был Чарльз Кленси, а тот, кого подозревали в убийстве — Ричард Дарк, сын Ефраима Дарка, богатого плантатора на Миссисипи.
В газете рассказывалось, что тело убитого человека не было найдено, хотя собранные улики не оставляли ни малейшего сомнения, что преступление было совершено, и что обвиняемый Дарк был арестован и посажен в тюрьму, но успел бежать при помощи тюремщика, скрывшегося с ним вместе. В статье упоминалось также о причине убийства — о мисс Елене Армстронг, о письме и о фотографии, потерянных предполагаемым убийцей.
Преступник и тюремщик, без сомнения, ушли в Техас, скрываясь от правосудия.
По тому, как собеседники рассуждали в зале таверны «Вождь Чоктав» об этом убийстве, можно было заметить, что оно почему-то их особенно интересует.
Борласс, возбужденный винными парами, хотя по обыкновению и был молчалив, ударил по столу своим тяжелым кулаком так, что зазвенели графины и стаканы.
— Я дал бы сто долларов, чтобы быть на месте этого Дарка! — воскликнул он.
— Почему? — удивились собеседники. — Почему, Джим? Почему, мистер Борласс? Почему, капитан?
— Почему? — повторил человек со многими именами, снова ударяя по столу, так что зазвенели графины и стаканы. — Потому что Кленси, этот самый Кленси — негодяй; он в Накогдочезе, перед судьями, состоявшими наполовину из мексиканцев, поклялся, что я украл у него лошадь. Ему поверили и я, Джим Борласс, был привязан к столбу на двадцать четыре часа и, кроме того, высечен. Да, товарищи, высечен! И кем еще? Проклятым мексиканским негром, по приказанию одного из их констеблей, которых они называют альгвазилами. Я и до сих пор еще ношу следы кнута и могу вам показать их, ребята, так как полагаю, все вы знаете, что это такое. Но я бешусь при мысли, что Чарльз Кленси ускользнул от моего мщения, в котором я поклялся. Я знал, что он с родными собирается возвратиться в Техас. Я поджидал здесь его возвращения. Но, кажется, моему плану помешал некто Ричард Дарк. Я завидую этому Дарку и вместе проклинаю его за то, что он лишил меня моего мщения.
— Да будет проклят Дик Дарк! Да будет проклят! — воскликнули все собеседники хором, и стены таверны повторили это проклятие.
Оргия продолжалась до поздней ночи. Контрелл платил за всех. Почти все из компании были пьяны, однако они еще были способны удивляться, что у такого бедно одетого человека нашлось так много денег.
Борласс был удивлен менее своих товарищей. Некоторые обстоятельства, замеченные только им, объяснили ему все, а, в особенности, одно рассеяло все подозрения. Когда чужестранец, стоя возле него со стаканом шампанского в руке, вынул платок, чтобы обтереть губы, то уронил его. Борласс поднял платок, но возвратил не прежде, чем прочел начальные буквы имени и фамилии, вышитые на уголке. Потом, когда Борласс и Контрелл сидели рядом, допивая последний стакан на прощание, первый, наклонясь к уху иностранца, шепнул ему:
