Товарищ Теннесси - Фрэнсис Брет Гарт
Он не являл в себе ничего величественного. Коротенький и плотный, с четыреугольным лицом, неестественно красным от загара, одетый в широкую, грубую куртку и панталоны, замаранные красной глиной, он показался всем ужасно смешным. Когда он остановился и опустил к своим ногам тяжелый ковровый мешок, который принес с собой, — все заметили, что материал, которым были заплатаны его панталоны, был отмечен таможенными клеймами и, следовательно, первоначально предназначался для менее почетной цели. Тем не менее он имел сосредоточенный вид; пожав руки всем бывшим в комнате, он вытер свое сериозное, взволнованное лицо красным бумажным платком, бывшим немного светлее лица, положил свою сильную руку на стол, чтобы поддержать себя, и таким образом обратился к судье:
— Я шел мимо и думал, не мешает зайти и взглянуть, как идет дело насчет Теннесси — моего товарища. Жаркая ночь! Я не запомню такой погоды у нас на Косе.
Он помолчал с минуту, но так как никто больше не вдавался в метеорологические рассуждения, он снова прибегнул к носовому платку и в течение нескольких минут прилежно натирал себе лицо.
— Вы имеете что-нибудь сообщить относительно подсудимого? — спросил наконец судья.
— Точно так, — отвечал Товарищ Теннесси со вздохом. — Я пришел как товарищ Теннесси, — знающий его вот уже четыре года, вдоль и поперек, на суше и на воде, в счастии и несчастии. Мы с ним жили каждый на свой лад, но в этом молодом человеке не было ни одного шага, которого бы я не знал. И если вы мне скажете, — откровенно, как человек человеку, — если вы у меня спросите: знаете ли вы что-нибудь о нем? — я скажу вам, положа руку на сердце, как человек человеку: что может человек знать о своем товарище?
— И это все, что вы имеете сообщить? — спросил судья нетерпеливо, чувствуя, может быть, что опасная искорка юмора начинала пробегать по суду.
— Именно, — продолжал Товарищ Теннесси. — Не мне говорить что-нибудь против него. А теперь в чем дело? Теннесси нужны были деньги, до зарезу нужны, и он не хотел попросить у старого товарища. Хорошо; что же Теннесси сделал? Он поймал чужого человека и остановил его. А вы поймали его и остановили: не все ли равно? И я спрашиваю у вас, как у человека умного, у всех джентльменов, как у людей умных, — разве это не так?
— Подсудимый, — прервал судья, — не желаете ли вы что-нибудь спросить у этого человека?
— Нет, нет! — продолжал торопливо Товарищ Теннесси. — Я играю эту игру один, и дайте мне кончить. Дело вот в чем: Теннесси сыграл скверную штуку с этим проезжим и со всеми вами. Теперь дело только в том, как бы уладить, чтобы никому не было обидно. Вот семнадцать сот долларов золотом и часы, — и пускай все будет по-прежнему.
И прежде чем какая-нибудь рука успела удержать его, он опростал ковровый мешок на стол. На момент жизнь его была в опасности. Один или двое вскочили на ноги, несколько рук схватились за ножи, и предложение выбросить его в окно было приостановлено только вмешательством судьи. Теннесси смеялся. Товарищ Теннесси воспользовался случаем, чтобы отереть лицо платком.
Когда порядок был восстановлен и при помощи усиленной реторики было выяснено, что проступок Теннесси нельзя искупить деньгами, — лицо его товарища стало еще сериознее и краснее, и стоявшие ближе к нему заметили, что сильная рука его, опиравшаяся о стол, слегка задрожала. Он поколебался с минуту, прежде чем медленно опустить золото в мешок, как будто не вполне уловив возвышенное понятие о справедливости, двигавшей судом, и тревожно раздумывая, не слишком ли мало он предложил. Затем он обратился к судье и сказал:
— Я сыграл эту игру в одиночку, без товарища, — затем он поклонился суду и хотел было выйти, когда судья вернул его назад.
— Если вы имеете сказать что-нибудь Теннесси, говорите лучше теперь.
В первой раз в этот вечер глаза подсудимого и его адвоката встретились. Теннесси усмехнулся, показав свои белые зубы, и сказал:
— Не поминай лихом, старина! — и протянул ему руку.
Товарищ Теннесси взял ее своей рукой и проговорил:
— Я шел мимо и зашел взглянуть, в каком положение дело… — Затем, дав своей руке пассивно упасть, прибавил, что «ночь ужасно теплая», опять утер лицо платком и, не сказав больше ни слова, вышел.
Эти два человека никогда больше не виделись в этой жизни. Неслыханное оскорбление подкупом, предложенным суду Линча — который, хотя узкий по понятием и не чуждый ханжества, слыл, по крайней мере, неподкупным, — сняло с сердца этой мифической личности всякие колебания насчет участи Теннесси. И на рассвете он шел, под сильной стражей, встречать эту участь на вершине Мавлеева холма.
Как он ее встретил, как он был хладнокровен, как он отказался что-нибудь высказать, как безукоризненны были распоряжения комитета — все это подробно описано, с прибавкой предупреждающего нравоучения в назидание всем будущим злодеям, в «Вестнике Красной Собаки», в передовой статье издателя, который сам при всем этом присутствовал и к пикантному слогу которого я советую читателю обратиться. Но красота летнего утра, святая гармония земли, воздуха и небес, пробуждающаяся жизнь свободных лесов и холмов, радостное, полное надежд пробуждение природы, и над всем этим — беспредельное спокойствие, отзывавшееся на всех, — не были описаны, так как они не шли в тон социальному поучению. А между тем малодушное и безумное дело было сделано, — и жизнь, с ее возможностями и ответственностями, вышла из нескладного образа, болтавшегося между небом и землей, — птицы пели, цветы благоухали, солнце светило также весело, как прежде; и может быть, «Вестник Красной Собаки» был прав.
Товарищ Теннесси не был в группе, окружавшей дерево. Но когда они повернулись, чтобы уйти, все заметили на дороге неподвижно стоявшую тележку, запряженную ослом. Когда они подошли ближе, то узнали почтенную Джинни и признали в двухколесной тележке собственность Товарища Теннесси, употреблявшуюся им для вывозки грязи из его участка; а в нескольких шагах дальше и сам хозяин экипажа, под деревом, вытирал пот с пылавшего лица.
В ответ на вопрос он сказал, что приехал за телом умершего, если комитету все равно. Он не хочет никого беспокоить и может
