Джеймс Купер - Пионеры, или У истоков Сосквеганны

— Тише, тише, дорогая мисс Темпль, не приучайте мою дочь к рассеянной жизни. Вы забываете, что она у меня хозяйка, и что мои домашние дела придут в беспорядок, если Луиза примет хоть половину ваших любезных предложений.

— А зачем вам, собственно, хозяйство, сэр? — возразила Елизавета. — Вас только двое. Дом моего отца может поместить вас обоих, и, разумеется, вы будете в нем желанными гостями. Общество такое благо в этой глуши, от которого не следует отказываться ради пустых формальностей, и мой отец часто говорит, что гостеприимство вовсе не добродетель в новой стране, так как одолжение оказывает здесь гость, соглашающийся разделить ваше уединение.

— Судья Темпль на деле подтверждает свое мнение, но не следует злоупотреблять его радушием. Я не сомневаюсь, что вы часто будете видеться с нами, в особенности с моей дочерью, во время моих отлучек в отдаленные местности графства.

Темпль подал в это время руку своей дочери и отправился за своими друзьями. Ричард последовал за ним, прицепившись к мосье Лекуа, которому прочел целую лекцию об искусстве пения, заключив ее похвалой арии «Бискайский залив», превосходно исполняемой его другом Бенджаменом.

Во время этого разговора могикан оставался на месте, закрыв голову одеялом, по-видимому, такой же равнодушный к окружающему, как само собрание к присутствию престарелого вождя. Натти тоже сидел на обрубке дерева, опустив голову на руку и поддерживая другой рукой ружье. Его лицо выражало беспокойство, и взгляды, которые он бросал вокруг себя, свидетельствовали о какой-то тайной тревоге. Он не вставал с места из уважения к индейскому вождю, которого дожидался и к которому всегда относился с величайшим почтением, хотя и с некоторой неуклюжестью, свойственной охотнику. Молодой спутник этих двух обитателей леса тоже стоял около угасающего камина, по-видимому, поджидая своих товарищей. Кроме них, в зале оставались теперь только пастор и его дочь.

Когда обитатели «замка» ушли, Джон встал, откинул одеяло с головы, отбросил назад густые черные волосы, свешивавшиеся на его лицо, и, подойдя к Гранту, протянул ему руку и сказал торжественно:

— Отец, благодарю вас.

Он помолчал, а затем, выпрямившись с величием индейского вождя, прибавил:

— Если Чингачгук присоединится когда-нибудь к своему народу в стране Восходящего солнца, он передаст своему племени хорошие слова, которые слышал. Кто может сказать, что могикан когда-нибудь лгал?

— Пусть могикан надеется, — сказал мистер Грант, — и он достигнет своего. Но вам, молодой человек, я обязан не только вместе с другими за услугу, оказанную сегодня на горе, но обязан и лично за вашу уместную поддержку во время службы в самую затруднительную минуту. Мне было бы очень приятно видеть вас в моем доме. Вы должны отправиться ко мне теперь же, — право, должны, — моя дочь еще не поблагодарила вас за спасение моей жизни. Я и слышать не хочу об отказе. Этот почтенный индеец и ваш друг пойдут с нами.

— Нет, нет, — перебил Кожаный Чулок. — Мне нужно в вигвам, там у меня есть дело, которого нельзя забывать ради ваших церковных забав и развлечений. Пусть молодец идет с вами. Он привык водить компанию со священниками и толковать об этих вещах. Также и старый Джон, который крещен во время войны. Но я простой, неученый человек; я служил в свое время моей стране, но с тех пор, как себя помню, ни разу не заглядывал в книгу. Да и не видел в этом надобности; ведь это не мешало мне убивать по двести бобров в зиму, не считая остальной дичи. Если мне не верите, спросите у Чингачгука, так как я жил тогда в стране делаваров, и старик может подтвердить каждое мое слово.

— Я не сомневаюсь, друг мой, что вы были в свое время храбрым солдатом и искусным охотником, — сказал священник.

— Конечно, я не так глуп, чтобы ожидать, что буду жить вечно, — сказал Натти со своим беззвучным смехом, — такая мысль не может прийти в голову тому, кто, как я, жил в лесах с дикарями и проводит летние месяцы на берегах озер. Правда, здоровье у меня крепкое, могу сказать, так как я сотни раз пил воду Онондаги, подстерегая оленей на ее берегах, когда там было гнездо лихорадок. Но и тогда я не рассчитывал жить вечно; хотя есть люди, которые видели дремучие леса там, где вы нынче проищете неделю, прежде чем найдете хоть один пень; а ведь пень стоит без малого сто лет после того, как дерево умерло.

— Все это время проходит, мой добрый друг, — возразил мистер Грант, начинавший заинтересовываться «спасением души» своего нового знакомого. — Вам следует посещать церковь; я рад, что вы явились сегодня. Ведь вы сочли бы безрассудным отправиться на охоту, оставив дома шомпол и кремень?

— Нужно быть очень неопытным, — перебил Натти с новым припадком смеха, — чтобы не суметь вырезать шомпол из молодого ясеня и не найти кремня в горном ручье. Нет, нет, я никогда не думал жить вечно, но я вижу, что времена изменились; нынче в этих горах совсем не то, что было тридцать и даже десять лет тому назад. Но сила делает право, а закон сильнее старика, все равно ученого или такого, как я, которому легче теперь подстерегать дичь в засаде, чем гоняться за ней с собаками, как я делал это раньше. Хо, хо! Но я знаю по опыту, что когда в новом поселке является проповедник, то это значит, что дичь стала редка, порох вздорожал. А это уже не то, что шомпол или кремень.

Заметив, что своим неудачным сравнением он только дал оружие в руки противнику, пастор благоразумно прекратил спор. Он снова обратился к молодому охотнику, и тот согласился вместе с индейцем сопровождать пастора и его дочь в жилище, отведенное для них попечениями мистера Джонса. Кожаный Чулок остался при своем решении вернуться домой, и у ворот здания они расстались.

Пройдя немного по улице, Грант, шедший впереди, свернул в поле и направился по узкой тропинке, где двое не могли идти рядом. Луна поднялась так высоко, что лучи ее падали на долину почти вертикально, и легкие контуры идущих, скользившие по сугробам серебристого снега, казались воздушными фигурами. Ночь была тихая, но мороз усиливался. Девушке не трудно было идти по утоптанной тропинке, но холод был так силен, что снег скрипел даже под ее легкими шагами.

Пастор, в черной одежде, шел впереди группы и по временам обращал свое короткое, благодушное лицо к спутникам. За ним следовал могикан, закутавшись в одеяло, с обнаженной головой, которую защищали от холода только густые черные волосы. Когда его неподвижное бронзовое лицо освещалось с боку луною, оно казалось проникнутым покорностью, но когда он поворачивал голову, его черные глаза говорили о неугасимых страстях и вольных, как ветер, мыслях.