Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 3
— Прошу вас, передайте миссис Грейс Конрой.
Глава 2. ГОСПОЖА ДЕВАРДЖЕС
Следуя за коридорным, мистер Рамирес поднялся по лестнице, миновал узкую галерею и вышел в холл. Здесь коридорный предложил мистеру Рамиресу присесть и обождать его возвращения, после чего углубился в другую галерею и исчез из вида. До его прихода Виктору Рамиресу предоставлялось право безвозбранно рассматривать свежеобструганные дощатые перегородки и скудную меблировку отеля. У него еще осталось добавочное время, чтобы разобрать написанный по-английски плакат, вывешенный на видном месте: «Настоятельно просим джентльменов не ложиться спать на лестнице!» Вернувшийся коридорный угрюмо поманил мистера Рамиреса, и теперь уже вдвоем они отправились по темной галерее, пока не дошли до закрытой двери в самом ее конце. Коридорный еле слышно постучал. Однако, сколь ни слаб был его стук, все соседние двери раскрылись, словно по волшебству, и из каждой показалась мужская голова. Мистер Рамирес помрачнел. Он был достаточно знаком с господствующими нравами и обычаями, чтобы понять, что, явившись с визитом к даме, он тем самым вызвал зависть, темные подозрения и недоброжелательство всех проживающих в отеле мужчин.
Послышались легкие шаги. Дверь распахнулась. Коридорный помедлил, желая лично установить, какие отношения связывают хозяйку номера с ее гостем, после чего нехотя удалился. Дверь затворилась, мистер Рамирес остался наедине с дамой.
Это была невысокая хрупкая блондинка. Открыв дверь, она улыбнулась и на мгновение стала хорошенькой; но тотчас же погасила улыбку и теперь казалась некрасивой и ничем не примечательной. Если не считать вкрадчивых манер — которых, кстати сказать, следует более всего страшиться в слабом поле, — и нисколько не объясняемого обстоятельствами молящего взгляда, в ней не было ровно ничего, что могло бы вызвать восторги мужчин или ревность женщин.
Рамирес попытался обнять ее, но она пугливо отступила и сказала шепотом, указывая на потолок и на стены:
— Все видно, все слышно.
Коричневое лицо Рамиреса еще больше потемнело. Оба долго молчали. Потом дама, сверкнув зубками и блеснув глазками, прогнала прочь меланхолию, омрачившую их свидание. Указав на кресло, она сказала:
— Сядь, Виктор, и расскажи, почему ты так быстро вернулся.
Виктор угрюмо уселся, выражая всем своим видом полное послушание и покорность. Дама молчала.
Рассерженный Рамирес хотел показать, что он тоже умеет молчать, но не совладал с природной живостью своей натуры.
— Знаешь, что я тебе скажу! Тебе пора вычеркнуть из книги постояльцев имя Грейс Конрой и поставить свое собственное.
— Почему, Виктор?
— Она спрашивает «почему»! — сказал Виктор, адресуя свое негодование потолку. — О боже! Да потому, что в сотне миль отсюда живут родной брат и родная сестра Грейс Конрой! Я видел их собственными глазами.
— Какая же в том беда?
— Какая беда! — воскликнул Виктор. — Сейчас ты узнаешь. Слушай, что я расскажу.
Он подвинулся поближе и перешел на доверительный шепот:
— Я отыскал наконец эту жилу. Вел поиски по плану, который, ты знаешь, мне удалось… найти. Так вот. План оказался точным. Ага, ты слушаешь с интересом! Описание местности правильное. Но я ведь не знал, где она, эта жила. И не открыл ли ее кто-нибудь раньше меня?
Местность называется Гнилая Лощина. Почему? Кто знает! Процветающий старательский поселок, кругом богатые разработки. Но о жиле на холме никто понятия не имеет, никто даже не сделал на нее заявки. Почему? Да потому, что она с виду ничего не обещает. Но это она. Та самая жила!
Рамирес достал из кармана конверт, вынул из него сложенную бумагу (ту самую, которую доктор Деварджес вручил в свое время Грейс Конрой) и, развернув, стал водить по ней пальцем.
— Начал я, как здесь указано, с верховьев Америкен Ривер. Оттуда пошел по предгорью — я знаю там каждый шаг — и к концу недели выбрался к Гнилой Лощине. Видишь на плане? Это и есть Лощина. — Рамирес протянул бумагу своей слушательнице, и та жадно стиснула ее длинными тонкими пальцами. — Чтобы разведать поточнее, мне нужно было задержаться в поселке на три-четыре дня. Как это сделать? Я никого не знаю, я иностранец, старатели не любят чужаков, не доверяют им. Но вот я слышу, что в поселке живет старатель по имени Гэбриель Конрой, добрый человек, который ходит за больными. Все ясно. Я сразу заболеваю, тяжко заболеваю. У меня ревматизм. Вот здесь. — Рамирес похлопал себя по колену. — Я беспомощен, как грудной младенец. Я лежу в постели в доме мистера Бриггса. Ко мне является Гэбриель Конрой, сидит со мной, развлекает меня, рассказывает свою историю. Приводит ко мне младшую сестренку. Я навещаю их в его хижине на холме. Я вижу там портрет его сестры. Вот как обстоит дело! Теперь ты понимаешь! Все кончено!
— Почему?
— Почему? Эта женщина еще спрашивает «почему»?! — возопил Виктор, обращая взор к потолку. — Ты хочешь знать? Отлично! Дом Гэбриеля Конроя стоит на участке, где проходит жила, на том самом участке, который губернатор подарил доктору Деварджесу. Теперь им владеет Гэбриель!
— Гэбриель? А он знает про жилу?
— Ничего не знает. Игра случая. Как ты любишь говорить — судьба!
Она отошла и остановилась у окна, глядя, как идет дождь. Взгляд ее застыл, стал жестким, а лицо — таким старым и измученным, что гуляка, прохаживавшийся по тротуару напротив в надежде поглядеть на хорошенькую англичанку, — попросту не узнал ее. Это пустяковое происшествие заставило ее взять себя в руки. С чарующей улыбкой она обернулась к Рамиресу и, подойдя к нему, спросила нежным голоском:
— Что же ты хочешь сделать? Бросить меня?
Виктор не решился взглянуть ей в глаза. Уставившись в стену, он пожал плечами:
— Судьба!
Она тесно переплела свои тонкие пальцы и, ставши перед собеседником так, чтобы он не мог отвести взгляда, сказала:
— У тебя ведь хорошая память, Виктор. Не правда ли?
Тот промолчал.
— Если хочешь, я напомню тебе нашу историю. Год тому назад, будучи в Берлине, я получила письмо от Питера Дамфи из Сан-Франциско. Мистер Дамфи сообщал, что у него имеются важные документы, касающиеся собственности моего покойного мужа, доктора Деварджеса; он предложил мне вступить с ним в деловую переписку. Вместо того чтобы последовать его совету, я поехала в Америку. Наверное, мужчина на моем месте стал бы колебаться, раздумывать; но это не в моем характере. Я — слабая, бедная женщина; я — поехала. Должно быть, этого не следовало делать; вы — смелые и хитрые мужчины — не тронулись бы с места, не получив формального письменного заверения. А я… я поехала.
