Джек Хиггинс - Гнев Божий

— Думаю, именно так и происходило.

— А я могу поклясться, что это правда.

Теперь было видно, что Ван Хорн пришел в ярость.

— Скольких ты, Киф, угробил ради этого своего проклятого дела?

— Столько, сколько нужно, мистер Ван Хорн, — ответил я ровным голосом.

Он, словно огромный свирепый бык, готовый броситься на противника, сердито посмотрел на меня. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы в этот момент в двери нашей камеры не лязгнул замок.

В камеру с решительным видом вошел лейтенант Кордона. На нем была свежевыглаженная военная форма цвета хаки, в тусклом свете поблескивали тщательно начищенные сапоги.

— Да пусть я ослепну, если это не солдат! — воскликнул Ван Хорн. — Только не говорите, что нам наконец начинают оказывать почести.

— Вам окажут нечто большее, уверяю вас, — ответил Кордона и указал нам на дверь.

Звеня кандалами, мы прошли по мощенному булыжником дворику, в котором стояли солдаты. Войдя в арку и пройдя по крытой галерее внутреннего дворика, мы оказались в небольшом, огороженном со всех сторон саду. В саду бил фонтан, рядом росло пламенеющее в ярком цветении дерево. На террасе в плетеном кресле отдыхал Бонилла.

Как и на Кордоне, на нем была хорошо сшитая военная форма и начищенные до безукоризненного блеска сапоги. Выглядел он весьма прилично и по-военному строго. Бонилла приказал Кордоне ввести нас внутрь, а сам, поднявшись из кресла и перешагнув через подоконник раскрытого настежь окна, оказался вместе с нами в комнате, скудно обставленной мебелью.

Судя по всему, это был рабочий кабинет полковника. В нем стоял письменный стол, рядом стул, а в углу — узкая железная койка, на стене висели крупномасштабные карты района, и больше ничего.

Бонилла сел за стол, вставил в зубы сигару. Кордона поспешно протянул ему зажженную спичку. Полковник откинулся на спинку стула и уставился на нас. Выдержав долгую паузу, он наконец заговорил:

— Да, вы как нельзя лучше дополняете друг друга. Это просто удивительно. Два мошенника вместе.

— Я бы так не сказал, — заметил Ван Хорн.

— Не сказали бы, отец? Вы против того, что я вас так называю?

— Можете называть меня как угодно, — бодро ответил священник.

— Так у меня есть выбор? Как же вас назвать — убийцей или вором? — сказал Бонилла и обратился ко мне: — Поверите ли мне, сеньор Киф, если я скажу, что этот человек, чтобы завладеть кольцом, отрежет палец у мертвеца? Не колеблясь и не сожалея. В Америке по меньшей мере в двух штатах ему грозит высшая мера наказания.

— Совершенно верно. Я — закоренелый бандит, — сказал Ван Хорн. — Ну и что?

— Да еще и в отличной компании, отец, уверяю вас. У меня интересные сведения, поступившие из Мехико из представительства Республики Ирландии. Этот Эммет Киф — весьма опасный человек. На протяжении нескольких лет он был членом ирландской подпольной организации, которая под руководством Майкла Коллинза, их патриотического лидера, проводила против англичан террористические акты. На счету сеньора Кифа столько жертв, что он и сам потерял им счет.

— Я служил в рядах Ирландской Республиканской армии, — возразил я.

— Как это благородно звучит. Вы что, сражались за свободу Ирландии, когда работали в службе безопасности фирмы «Хермоза майнинг компани»? Скольких вы тогда убили во время беспорядков? Четверых или пятерых?

— Тогда бунтовщики повесили священника, черт вас подери! — попытался оправдаться я. — Я выполнял работу, за которую мне платили.

Бонилла пропустил мои слова мимо ушей.

— Да, опасный вы человек, сеньор Киф. Потрясающе опасный. Не удовлетворившись борьбой с англичанами, вы со своими единомышленниками повернули оружие против своих же лидеров и развязали кровопролитную Гражданскую войну у себя в стране. К вашему сведению, ирландское правительство весьма заинтересовано в вашем возвращении на родину, но только для того, чтобы вас схватить и поставить к стенке. В справке на вас, полученной из вашего представительства, в частности, говорится, что четыре месяца назад в городе Драмдун вы напали на автомобиль, в котором находились высокопоставленные военные чины независимого Ирландского государства. Все они были вами убиты.

Сердце мое замерло, в горле пересохло. Бонилла воскресил во мне воспоминания о событиях, которые я столько времени старался забыть.

— Как я понял, среди погибших был полковник Шон Киф, ваш старший брат.

Ван Хорн, бросив на меня испуганный взгляд, ухватился за край стола, словно под ним зашатался пол.

— Пошел к черту, ублюдок! — выпалил я полковнику.

— Вот к нему отправитесь вы, друг мой. Вы и святой отец. Сегодня военный трибунал приговорил вас обоих к смертной казни. Завтра утром приговор приведут в исполнение.

Бонилла поднялся из-за стола и молча вышел из кабинета. Наклонившись над столом и уперевшись грудью в его край, я, словно рыба, жадно глотал воздух.

Ван Хорн, взяв меня под локоть, тихо спросил:

— С тобой все в порядке? Помощь нужна?

— Сочувствие мне не требуется, — резко ответил я.

— Таких слов в моем лексиконе не сыщешь.

Я взглянул на священника, и его мужественное изможденное лицо осветила улыбка. Такой я еще никогда и ни у кого не видел: она выражала необыкновенную волю и решимость, силу и сострадание.

— Пора идти, сеньоры, — услышал я голос Кордоны.

Лейтенант был впервые с нами вежлив — и, вероятно, только потому, что теперь мы казались ему сломленными.

— Ты выйдешь отсюда без посторонней помощи и с улыбкой на лице. Понял меня? — твердым голосом произнес Ван Хорн, обращаясь ко мне.

Мне вновь представился мой дед. Да, он был абсолютно прав. Пусть так и будет, решил я. Имени своего я не посрамлю никогда. Сделав глубокий вдох, чтобы немного успокоиться, я выбрался наружу через окно и оказался впереди священника и Кордоны.

В камере было чертовски холодно, а вонь после нашего непродолжительного отсутствия, как мне показалось, стала еще невыносимее. Я стоял у окна, вглядываясь в черноту ночи. Вскоре в дверном замке вновь повернулся ключ, дверь отворилась, и на пороге снова появился Кордона. В руках он держал пару пачек сигарет «Артистас» и завернутую в соломенную плетенку бутылку текилы. Все это лейтенант положил на пол и молча удалился.

— Будь я проклят, но даже у этого мерзавца есть сердце, — сказал Ван Хорн и, протянув мне бутылку, добавил: — На-ка, глотни.

Я никогда не был в восторге от текилы, но она, по крайней мере, помогла бы мне согреться. Приняв бутылку, я сделал пару глотков и вернул ее Ван Хорну.

— Хочешь, поговорим о тебе? — спросил он.

Удивительный этот Ван Хорн, подумалось мне. Там, в Бонито, во дворе полицейской казармы, я видел в нем священнослужителя. После перестрелки у Тачо он предстал совсем в другом качестве. Его мягкость, мудрость и сочувствие, проявляемое по отношению ко мне сейчас, характеризовали его по-новому. В разных ситуациях у него менялась даже манера речи.