Луис Ламур - След Кайова
— Это огромная девственная безлюдная страна. Почти вся растительность, покрывающая прерии, вооружена колючками. Горы скалистые, почти голые. Но страна эта прекрасна! И нужно видеть все собственными глазами, чтобы оценить ее красоту. Там живут дикие лошади, бизоны, пумы, волки и гремучие змеи, можно встретить оленей, антилоп и пекари.
— Кого?
— Пекари — диких свиней.
— Дядя рассказывал, что вы были в плену у апачей? — с интересом спросила девушка.
— Да, сударыня. Почти три года.
Постепенно я стал осознавать, что по письмам мистера Сазертона они знали обо мне очень многое: то, как индейцы убили моих родителей, о моем плене и уроках, которые их сын давал мне в свободное время.
Вечером, когда мы остались наедине, сэр Ричард спросил:
— Те люди, которые убили моего сына… Они, кажется, работали у него?
— Да, сэр. Они считали его охотником за испанскими сокровищами… В стране Биг-Бэнд существует поверие о испанских сокровищах. Вернувшись из Нового Орлеана и потратив некоторое количество золота, он окончательно рассеял их сомнения, и они выследили его. Он был уже мертв, когда я вернулся на ранчо.
— Понимаю. А бандиты, которые его убили? Они наказаны по закону?
— По закону? Западнее Пекоса нет другого закона, кроме закона ветра и тропы команчей. Но они наказаны, сэр. По крайней мере двое из них. Только одному удалось избежать возмездия.
Два года я посещал школу в Англии, и мне пришлось нелегко, поскольку недоставало подготовки и привычки заниматься. У меня не было основ, но я не сдавался и понемногу овладевал знаниями. Каждые каникулы я проводил в семье Сазертонов, но мыслями улетал на свой родной Дикий Запад.
Ночью я часто просыпался и тихо лежал на кровати, вновь ощущая запах полыни. Мне страстно хотелось почувствовать на лице холодный горный ветер, бешено несущийся по неровному склону холма. В своем воображении я любовался силуэтом девятимильной горной гряды на горизонте, залитыми солнцем склонами Хизона и лиловым блеском Карменса, возвышающегося на другом берегу реки в Мексике.
Иногда, во время занятий, я откладывал книги и подолгу смотрел в окно, вспоминая, как однажды ехал верхом через Трудный перевал к Рождественскому ручью или разбивал лагерь в Солитарио.
С самого начала учебы в школе у меня появилось несколько друзей. Один из них, Лоренц Уикс, мой ровесник, хотя и выглядел моложе. Он приехал из Индии. Его отец служил офицером в Британском гарнизоне, дислоцированном на северо-западной границе. Разговорившись, мы нашли много общего.
Он был со мной в тот день, когда я подрался.
Большинство мальчиков держались вежливо, но общительностью не отличались. Мне трудно было найти с ними общий язык. Наши интересы и познания не совпадали. Они вели разговоры, которые совсем меня не занимали, а когда я неосмотрительно предавался воспоминаниям о прошлом, через некоторое время замечал, что товарищи смотрят на меня с откровенным недоверием.
Фелиция рассказала одному мальчику, что я был в плену у апачей, и вскоре история облетела всю школу. С нами учился парень по имени Эндикот. Высокий детина фунтов по крайней мере на двадцать тяжелее меня. Все считали его хорошим футболистом и боксером. Несколько раз он делал пренебрежительные замечания в мой адрес в моем присутствии.
— Тебе придется драться с ним, — предупредил меня Уикс. — Они говорят, что ты испугался.
— Не хочу, Лари. Его отец дружит с сэром Ричардом. А я могу покалечить его.
— Покалечить его?
— Это совсем другое дело, Лари. Он боксер, а я ничего не смыслю в боксе, но мне приходилось много драться за свою жизнь: с детьми апачей, с ковбоями… со взрослыми мужчинами.
— Они не верят ни одному твоему слову.
И вот однажды, в присутствии остальных, Эндикот назвал меня лжецом. Не успел я открыть рот, как ни с того ни с сего, без предупреждения, он ударил меня.
Смею вас заверить, удар был неплохой. Он, без сомнения, рассчитывал покончить со мной сразу, но он дрался только со своими сверстниками в школе. На Западе парнишка в четырнадцать — шестнадцать лет выполняет работу взрослого мужчины, ходит по тем же маршрутам и, когда ему приходится драться, дерется как взрослый.
Его удар не сбил меня с ног. Он пришелся по скуле, и то, что я сохранил равновесие, изумило Эндикота.
Потом мы подрались.
Он хорошо боксировал, но это ничуть не помогало ему, поскольку в свои удары я вкладывал всю ярость негодования, захватившую меня полностью. Он ударил меня снова, но я не уклонился и парировал удар. Я весь кипел и завелся не на шутку. Мой первый удар не достиг цели, но второй пришелся по ребрам, и его нижняя челюсть вяло подалась вниз.
Он был довольно рыхлым: в неплохой для его возраста и страны форме, но ему не хватало стальной крепости мышц, которую дает только непомерный физический труд в пустыне или степи. Думаю, учились в школе ребята и покрепче его, но рост и боксерские навыки внушали всем благоговейный страх.
Разгадав его атаку слева и превосходя в скорости удара, я наотмашь врезал ему обеими руками. Затем, сделав шаг назад, ударил по лицу и сломал нос, но не остановился и еще двумя ударами повалил его на пол.
Драка продолжалась не более двух минут, но я бы горько разочаровался, если бы надеялся обрести их дружбу таким способом. То, что я услышал позже, меня остановило, я сражался не как джентльмен! Я был слишком груб. Что же касается меня, я не умел по-другому — только до победы.
На следующий день меня выгнали из школы.
Когда я упаковывал вещи, Уикс показался в дверях.
— Дюри? Кое-кто хочет с тобой поговорить.
Их было трое: Ашмед, Трэйверс и Аллен. Всех их я знал только в лицо.
Ашмед, высокий, симпатичный блондин, подошел и подал мне руку.
— Послушай, Дюри, жаль, что тебя выгнали. По-моему, это чертовски несправедливо.
— Ничего, — ответил я, — я давно ждал случая вернуться домой.
Его глаза загорелись блеском восхищения.
— Где ты живешь? В Техасе?
Позабыв про вещи, я сел и рассказал им про Техас. Я описал во всех красках буйную прелесть этой страны, убийство моих родителей и плен. Я рассказал, как апачи изготавливают свои луки, где они находят пропитание, рассказал о Сьерра-Мадре и моем бегстве оттуда, когда я один преодолел двести миль нехоженых лесов, каждую минуту рискуя быть застреленным индейцами за побег и мексиканцами — за индейскую одежду.
— А правда, что там все носят револьверы? — спросил Трэйверс.
Тут я открыл чемодан и достал свой собственный кольт, армейский револьвер модели 1848 года, шестизарядник сорок четвертого калибра с двадцатисантиметровым стволом.
— Поосторожнее, — предупредил я Трэйверса, потянувшегося посмотреть кольт, — он заряжен, и у него волосковый спуск.
