Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер
— Гуроны, — сказал он, — земля очень обширна, Великие Озера тоже обширны; за ними достаточно простора для ирокезов; на этой стороне достаточно простора для делаваров. Я Чингачгук, сын Ункаса, родич Таменунда. Это моя невеста; этот бледнолицый — мой друг. На мое сердце легла тяжесть, когда я потерял его. Я последовал за ним в ваш лагерь поглядеть, чтобы с ним не случилось ничего худого. Все делаварские девушки поджидают Уа. Они дивятся, почему она отсутствует так долго. Позвольте распроститься с вами и итти нашей дорогой.
— Гуроны, это ваш смертельный враг, Великий Змей тех, кого вы ненавидите! — крикнул Терновый Шип. — Если он вырвется отсюда, кровью будет отмечен каждый след ваших мокасин отсюда до самой Канады. Я гурон и душой и телом.
С этими словами изменник метнул свой нож в обнаженную грудь делавара. Быстрым движением руки Уа-та-Уа, стоявшая рядом, отклонила удар, и опасное оружие вонзилось острием в ствол сосны. В следующий миг такое же оружие блеснуло в руке Змея и погрузилось в сердце предателя. Не прошло и минуты с тех пор, как Чингачгук ворвался в круг, и вот уже Терновый Шип рухнул, как бревно, сраженный наповал. События следовали с такой необыкновенной быстротой, что гуроны еще не успели притти в себя. Совершившаяся катастрофа заставила их опомниться. Раздался общий крик, и вся толпа пришла в движение. В этот миг из леса донеслись необыкновенные звуки; все гуроны — и мужчины и женщины — остановились, насторожив уши, с лицами, полными ожидания. Звуки были мерные и тяжелые, как будто по земле молотили цепами. Какое-то движение началось между деревьями, и вскоре на опушке появился военный отряд, маршировавший мерным шагом. Солдаты шли в атаку, пурпур королевских мундиров алел между ярко-зеленой листвой.
Трудно описать последовавшую за этим сцену. Гуроны смешались в беспорядке. Паника и отчаяние овладели ими; лихорадочно пытались они как-нибудь спастись. Из глоток окруженных гуронов вырвался яростный вопль; ему ответило веселое «ура». Ни один мушкет, ни одна винтовка не выстрелили, хотя твердый и мерный топот продолжался, и было видно, как перед шеренгой, насчитывавшей не меньше шестидесяти человек, сверкают штыки. Гуроны очутились в очень невыгодном положении: с трех сторон их окружала вода, а с четвертой путь к отступлению отрезал им грозный и хорошо обученный враг. Воины бросились к своему оружию, и затем все находившиеся на косе — мужчины, женщины, дети — поспешно начали искать прикрытия.
Среди всеобщей суматохи и отчаяния один Зверобой сумел сохранить хладнокровие и присутствие духа. Прежде всего он поспешил укрыть Юдифь и Уа-та-Уа за древесными стволами и стал отыскивать Гетти, но ее увлекла за собой толпа гуронских женщин. После этого охотник бросился к флангу отступающих гуронов, которые бежали к южной оконечности мыса в надежде спастись по воде. Зверобой улучил минуту, когда два его недавних мучителя оказались на одной линии, и его карабин первый нарушил тишину этой ужасной сцены. Пуля пронзила обоих. Это вызвало беглый огонь со стороны гуронов; в общем шуме раздался боевой клич Змея. Хорошо вышколенные солдаты не ответили на огонь гуронов. Один только выстрел раздался из рядов англичан: это стрелял Непоседа. Англичане двигались молча, если не считать короткой и быстрой команды и тяжелого, грозного топота марширующих войск. Затем последовали крики, стоны и проклятия, которыми обычно сопровождается штыковой бой. Это страшное, смертельное оружие пресытилось мщением. Разыгравшаяся здесь сцена принадлежала к числу тех, которые часто повторяются и в наши дни и при которых ни возраст, ни пол не избавляют людей от жестокой расправы.
Глава XXXI
Утром цветы живут —
Но умирают в ночь.
Все, что творится тут, —
Завтра уходит прочь.
Молния блещет так —
Вспышка — и снова мрак!
Шелли
Вряд ли стоит подробно рисовать перед читателем картину, которую представлял собой участок земли, избранный злополучными гуронами для их последней стоянки. К счастью для людей чувствительных или не слишком смелых, стволы деревьев, листва и дым скрыли большую часть происходящего, а ночь вскоре распростерла свой покров над озером и над всей бесконечной пустыней, которая в ту эпоху с незначительными перерывами тянулась от отмелей Гудзона до берегов Тихого океана.
Перенесем действие нашей повести на следующий день, когда на землю вновь вернулся свет, такой ласковый и улыбающийся, как будто не произошло ничего особенного.
Когда на следующее утро встало солнце, на берегах Мерцающего Зеркала уже исчезли все следы борьбы и тревоги. Ужасные события предшествующего вечера не оставили ни малейшего отпечатка на спокойной глади озера, и часы продолжали неутомимо бежать мирной чередой, ни в чем не нарушая порядка, начертанного природой. Птицы по-прежнему колыхались на воде или парили над вершинами горных сосен, готовые броситься вниз на добычу, по непреложным законам своей природы. Короче говоря, ничто не изменилось, если не считать жизни и движения, господствовавших теперь в «замке» и вокруг него. Но перемена, происшедшая здесь, поразила бы даже самого рассеянного наблюдателя. Часовой в мундире королевского стрелкового полка мерной поступью расхаживал взад и вперед по платформе, а человек двадцать солдат толпились вокруг дома или сидели в ковчеге. Их ружья, составленные в козлы, находились под охраной другого часового. Два офицера рассматривали берег в столь часто упоминавшуюся нами морскую подзорную трубу. Их взгляды были прикованы к тому роковому мысу, где между деревьями мелькали еще красные мундиры: это солдаты рыли могилы, свершая печальный обряд погребения. По внешности некоторых рядовых было видно, что победа досталась не без некоторого отпора. У младшего офицера рука висела на перевязи.
Его товарищ, командовавший отрядом, отделался
