Джеймс Купер - Прерия
Матори видел, что судьба переселенца в его руках. Он смотрел на могучие члены, на атлетические формы молодого человека с тем восхищением, которое почти всегда вызывает в сердце дикаря физическая сила, и в то же время хладнокровно готовился погасить то начало, которое одно придавало силу этим формам. Тихонько раздвинул он складки одежды молодого человека, отыскал место, удар в которое был, безусловно, смертелен, поднял свое острое оружие и только что собрал все силы и уменье, чтобы нанести удар, как молодой переселенец небрежно закинул назад нервную руку, выпуклые мускулы которой выказывали необычайную силу.
Тетон остановился. Новая перемена произошла в его мыслях. Сон врага показался ему даже менее опасным, чем смерть его. Он понял, что смерть этого исполинского человека произойдет не без страшной борьбы, не без ужасной агонии. Эта мысль с быстротой молнии представилась его опытному уму. Он снова нагнулся над тем, кто был так близок к тому, чтобы стать его жертвой, убедился, что молодой человек спит глубоким сном, и отказался от своего первоначального намерения.
Матори удалился с теми же предосторожностями, с которыми пришел. Он отправился по прямой линии к лагерю, стараясь идти по опушке леса, чтобы укрыться в лесу на случай тревоги. Уединенная палатка привлекла его внимание прежде всего. Он осмотрел ее снаружи и долго прислушивался; потом дикарь решился, приподнял холст снизу и всунул свою черную голову в палатку. Через минуту он опустил холст и, сев на землю; некоторое время сидел, опустив глаза в землю, будто в глубоком раздумье. Потом он снова всунул голову под таинственный холст. На этот раз наблюдения его были продолжительнее, и посещение носило характер какой-то торжественности.
Дикарь пошел к месту, где, судя по множеству собранных предметов, которых нельзя было рассмотреть в темноте, находился центр лагеря. Пройдя несколько шагов, он снова остановился, обернулся, посмотрел на только что покинутую им уединенную палатку и, казалось, колебался, не вернуться ли ему. Но рогатки из сучьев были так близко — стоило только протянуть руку, и эти предосторожности указывали на ценность предметов, ради охраны которых они были приняты. Алчность дикаря вспыхнула еще сильнее, и он пошел дальше.
Матори скользил между нежными, гибкими ветвями хлопчатника. Его шаги напоминали извилистые движения змеи; его тело сжималось и вытягивалось, смотря по тому, приходилось ему идти по широкому или по узкому месту. Добравшись до ограды, он прежде всего окинул местность быстрым взглядом, потом предусмотрительно приготовил себе отступление, удалив с пути все, что могло бы помешать этому. Затем он в первый раз встал во весь рост и прошел по лагерю, как гений зла, ища объекта, с которого можно было бы начать осуществление своих адских замыслов. Он заглянул в хижину, где спала жена переселенца с детьми, прошел мимо нескольких исполинских тел, небрежно растянувшихся на земле в совершенно бесчувственном состоянии, и, наконец, добрался до места, занимаемого самим Измаилом. Такой проницательный человек, как Матори, не мог не сообразить, что глава переселенцев теперь был в его власти. Он долго смотрел на спящего. И в то же время он обдумал шансы на успех своего предприятия и самые верные способы полностью воспользоваться его результатами.
Он вложил в ножны нож, который вынул в первую минуту, и хотел уже идти дальше, но Измаил вдруг повернулся и спросил грубым голосом: «Кто там?». Для того, чтобы спастись из такого критического положения, дикарю потребовалась вся его изворотливость, все присутствие духа. Передразнив прерывистый, непонятный звук голоса говорившего, он тяжело бросился на землю, как бы собираясь заснуть. Измаил видел его, но смутно, через полуоткрытые веки. Хитрость была слишком смела и слишком хорошо исполнена, чтобы не иметь полного успеха. Переселенец медленно закрыл глаза и уснул, не подозревая, что среди его семьи находится такой опасный враг.
В течение нескольких минут, показавшихся ему очень долгими, Матори должен был оставаться в принятом им положении, пока не убедился, что за ним не наблюдают. Но если тело его было неподвижно, то деятельный ум работал непрестанно. Он употребил эти минуты на составление плана, который должен был отдать в его руки лагерь со всем его содержимым. Как только неутомимый дикарь убедился, что ему не грозит никакая опасность, он встал и с присущей ему ловкостью и осмотрительностью пополз к ограде, за которой находился домашний скот.
Он тщательно осмотрел первое попавшееся ему животное. С неутомимым любопытством провел рукой по густой шерсти, ощупал тонкие, нежные члены. Бедное животное терпеливо и кротко подчинялось ему, как будто какой-то тайный инстинкт подсказывал ему, что в этих огромных пустынях человек является все же самым верным защитником. Однако, дикарю пришлось отказаться от этой добычи, которая не могла быть полезной ему в его смелых экспедициях. Зато сильная радость охватила его, когда он очутился среди вьючных животных. Он еле сдержал громкие восклицания, готовые сорваться с губ. Все опасности, угрожавшие ему, были забыты, и осторожная осмотрительность воина уступила на минуту место неумеренному восторгу дикаря.
Глава V
Ничто не нарушило спокойствия прерии, пока воин-тетон так отважно выполнял свое опасное предприятие. Все его подчиненные неподвижно стояли на своих местах, со всем терпением дикарей ожидая сигнала к началу действий. Зрителям, находившимся на небольшом возвышении, о котором мы уже упоминали, и с тревогой и беспокойством вглядывавшимся вдаль, все это не было видно. Они видели только однообразную пустыню, освещенную неверным светом бледных лучей луны, с трудам пробивавшихся сквозь облака. Лагерь выделялся более темным пятном; полосы света обрисовывали волнистые вершины холмов. Повсюду царил глубокий, внушительный покой пустыни.
Невозможно описать интереса, испытываемого теми, кто хорошо знал, что затевалось под покровом безмолвной ночи. Волнение зрителей возрастало по мере того, как проходили минуты, и ни малейший звук не достигал их слуха. Дыхание Поля становилось все сильнее и прерывистее, и Эллен не раз испытывала невольный страх, когда он внезапно вздрагивал. Она чувствовала это, опираясь на его руку, в поисках защиты.
— Ну! — воскликнул Поль, не в состоянии сдерживать дольше свое нетерпение. — Ну, старый Измаил, вот когда ты можешь показать себя! Докажи, что кровь Кентукки, течет в твоих жилах! Ребята, стреляйте, стреляйте вниз, стреляйте в землю: краснокожие, ползут в траве!
Но голос его потерялся в криках, воплях, восклицаниях, раздавшихся одновременно изо ртов пятидесяти людей. На месте остались только караулившие пленников, но и они исполняли свой долг с принуждением, и нетерпением, какое выказывают верховые лошади, стоящие у барьера и ожидающие только сигнала, чтобы броситься на арену. Они размахивали руками, скакали, прыгали, как упоенные радостью дети, а не разумные взрослые люди, испускали самые яростные, дикие крики.
