Джеймс Купер - Пионеры, или У истоков Сосквеганны
Такие вещи передаются по наследству, — сказал Ричард, поспешно вставая, чтобы оказать требуемую услугу.
— Истинная правда, сквайр! — воскликнул Бенджамен. — Я сам видел, как дети матросов взбирались на топ-мачты, еще не научившись ходить.
— Бенджамен дело говорит, — подхватил Ричард, — я думаю, он не раз видел на разных судах, где ему приходилось служить, как доктора извлекали пулю; пусть он держит нам таз: он привык к виду крови.
Доктор Тодд сделал надрез на плече молодого охотника и пуля показалась наружу. Эльнатан взял пинцет, собираясь вытащить пулю, но вследствие неожиданного движения пациента она выпала сама собою. Тут оказались кстати длинные руки оператора. Одна из них подхватила пулю, а другая сделала двусмысленное движение, словно извлекая пулю. Ричард воскликнул:
— Чисто сделано, доктор! Я никогда не видел, чтобы пуля была извлечена так ловко; и, смею думать, Бенджамен скажет то же самое.
— Не спорю, — возразил Бенджамен, — сработано искусно, на бристольский манер. Теперь доктору остается только заткнуть дыры пробками, и молодой человек может плавать под всяким ветром, какой только дует в этих холмах.
— Благодарю вас, сэр, за вашу услугу, — сказал юноша, — но вот человек, который позаботится обо мне и избавит вас всех, джентльмены, от дальнейших хлопот.
Вся группа с удивлением повернула головы: в дверях залы стоял старый индеец Джон Чингачгук.
ГЛАВА VII
Одежда Великого Змея, или, как его называли здесь колонисты, Джона могикана, или просто индейца Джона, представляла смесь индейского костюма с европейским. Несмотря на сильный холод, голова его была обнажена; впрочем, ее защищали густые, длинные черные волосы, не только закрывавшие лоб, но и свешивавшиеся по щекам, как-будто он хотел этим покрывалом скрыть скорбь об ушедшей славе. Его лоб был высок и широк, но той формы, которая называется римской, рот большой, с плотно сжатыми губами, выразительный и характерный, с белыми и крепкими, несмотря на семьдесят лет, зубами. Полный подбородок слегка выдавался вперед, а по выдающимся квадратным скулам можно было безошибочно определить его расу. Глаза его были невелики, но их черные зрачки, всматривавшиеся в другой конец залы, горели, как два уголька.
Убедившись, что группа, столпившаяся вокруг молодого человека, заметила его, могикан сбросил с плеч одеяло, повисшее вдоль его ног на поясе из древесной коры, охватывавшем талию.
Достоинство и независимость его осанки, когда он медленно шел по длинной зале, поразили зрителей. Его плечи и туловище до талии были обнажены, на груди висела на кожаном шнурке среди многочисленных рубцов серебряная медаль с изобряжением Вашингтона. Плечи его были широки, но руки, будучи сильными и пропорциональными, не обладали, однако, мускулатурой, которую развивает физический труд. Медаль была его единственным украшением, хотя огромное отверстие в ушных раковинах, отвисавших почти на два дюйма, показывало, что он носил и другие в былые дни. В руке он держал корзиночку из ясеневых прутьев, причудливо раскрашенную черной и красной красками.
Когда он приблизился к группе, все расступились, чтобы индеец мог подойти к охотнику. Он, однако, ничего не сказал, но стоял, устремив сверкающие глаза на плечо молодого человека, а затем пристально взглянул на судью. Мармадюк был немало удивлен неожиданной переменой в обращении индейца, обыкновенно спокойного и почтительного. Однако он протянул ему руку и сказал:
— Добро пожаловать, Джон! Этот молодой человек высокого мнения о твоем искусстве. Он, кажется, желает, чтобы ты лечил его рану вместо нашего доброго друга, доктора Тодда.
Могикан заговорил довольно правильным английским языком, но низким, монотонным, гортанным голосом:
— Дети Микуона[9] не любят вида крови, а между тем Молодой Орел поражен рукой, которая не должна была бы делать ему зло.
— Могикан! Старый Джон! — воскликнул судья. — Неужели ты думаешь, что моя рука когда-нибудь проливала добровольно человеческую кровь? Стыдись, стыдись, старый Джон!
— Злоба овладевает иногда самым лучшим сердцем, — возразил Джон; — но мой брат говорит правду, его рука никогда не отнимала жизни, нет! Даже когда английские войска окрасили воды кровью его народа.
— Конечно, Джон, — сказал мистер Грант очень серьезно. Какая причина могла бы заставить судью Темпля обидеть этого юношу, который ему незнаком, и от которого он не может ожидать ни вреда, ни пользы?
Джон выслушал пастора, а затем протянул руку и сказал с энергией:
— Он невиновен, мой брат не сделал этого.
Мармадюк принял протянутую руку с улыбкой, показывавшей, что как ни был он поражен этим подозрением, однако, не сохранил раздражения. Раненый юноша с видимым интересом посматривал то на своего краснокожего друга, то на судью. Только после рукопожатия, означавшего примирение, Джон приступил к исполнению обязанности, для которой явился. Доктор Тодд не выразил неудовольствия по поводу этого нарушения его прав, но предоставил действовать новому лекарю с выражением, говорившим о готовности уступить капризу своего пациента теперь, когда важнейшая часть работы совершена так успешно и остаются только пустяки, которые может исполнить любой ребенок. Это именно он и шепнул на ухо мосье Лекуа:
— Хорошо, что пуля была извлечена раньше, чем пришел индеец, а перевязать рану сумеет всякая старая баба. Кажется, этот молодой человек живет вместе с Джоном и Натти Бумпо, а всегда следует уступать капризу пациента, насколько это совместимо с благоразумием, мосье!
— Безусловно! — возразил француз. — Вы очень искусны в операциях, мистер Тодд! Конечно, всякая старая леди может закончить то, что вы так искусно начали.
Но Ричард в глубине души питал большое почтение к познаниям могикана, особенно в залечивании ран. Томимый своим вечным желанием участвовать в чужой славе, он подошел к индейцу и сказал:
— Здорово, здорово, могикан! Здорово, дружище! Я рад, что вы пришли, пусть ученый хирург, вроде доктора Тодда, режет тело, а туземец залечивает раны. Помните, Джон, как мы вправили мизинец Натти Бумпо, который он вывихнул, свалившись со скалы, когда хотел поднять куропатку? Я никогда не мог решить, кто, собственно, из нас убил птицу: он выстрелил первый, и птица упала, но поднялась снова, когда выстрелил я. Натти говорил, что я не мог убить ее, потому что дыра была слишком велика для дроби, а он стрелял пулей; но мое ружье не разбрасывает, и когда я стрелял в доску, то пробивал одну большую дыру: дробь сливалась в пулю. Не помочь ли вам, Джон? Вы знаете, что я понимаю в этих вещах!
