Майн Рид - Всадник без головы
— Черт побери! — воскликнул ирландец еще раз, взглянув украдкой на дверь. — Плоть и кровь не устоят против запаха этого чудесного виски-как не попробовать его! Куда ни шло! Я только одну каплю, лишь бы смочить кончик языка. Может быть, обожгу язык… ну да ладно.
И горлышко бутыли пришло в соприкосновение с губами; но, очевидно, дело шло не о «капле, чтобы смочить кончик языка», — послышалось бульканье убывающей жидкости, говорившее о том, что ирландец, видно, решил промочить как следует всю гортань и даже больше.
Чмокнув с удовлетворением несколько раз, он заткнул бутыль пробкой, поставил ее на место и снова уселся на свой стул.
— Ах ты, старая плутовка. Тара! Это ты ввела меня в искушение. Ну ничего, хозяин не узнает. Все равно он скоро поедет в форт и сможет сделать новый запас.
Несколько минут ирландец сидел молча. Думал ли он о своем проступке или просто наслаждался действием алкоголя, — кто знает?
Вскоре он опять заговорил:
— И что это мастера Мориса так тянет в поселок? Он сказал, что отправится туда, как только поймает крапчатого мустанга. И на что ему вдруг так понадобилась эта лошадка? Это неспроста. Хозяин уже три раза охотился за ней и не смог набросить веревку на шею этой дикой твари, — а ведь сам-то был на гнедом, вот как! Он говорит, что разобьется в лепешку, а все-таки поймает ее, ей-богу! Скорее бы уж, а то как бы не пришлось нам с тобой проторчать здесь до того самого утра, когда начнется Страшный суд… Шш! Кто там?
Это восклицание вырвалось у ирландца потому, что Тара соскочила со своей подстилки и с лаем бросилась к двери.
— Фелим! — раздался голос снаружи. — Фелим!
— Вот и хозяин, — пробормотал Фелим, вскакивая со стула и направляясь следом за собакой к выходу.
Глава VI. КРАПЧАТЫЙ МУСТАНГ
Фелим не ошибся: это был голос его хозяина, Мориса Джеральда.
Выйдя за дверь, слуга увидел приближающегося мустангера. Как и следовало ожидать, он возвращался домой верхом на своей лошади; но теперь гнедой, весь мокрый от пота, казался почти черным, бока и шея у него были взмылены.
Гнедой был не один. На туго натянутом, привязанном к седельной луке лассо он вел за собой товарища — вернее, пленника. Кожаный ремень, туго обхватывавший челюсть пойманного мустанга, придерживался другим прикрепленным к нему ремнем, который был переброшен через голову на шею, непосредственно за ушами животного.
Это был мустанг совершенно необычайной окраски. Даже среди огромных табунов, пасущихся в прериях, где встречаются лошади самых неожиданных мастей, такая масть была редкой.
Лошадь была темно-шоколадного цвета с белыми пятнами, разбросанными так же равномерно, как темные пятна на шкуре ягуара. Оригинальная окраска лошади сочеталась с безупречным сложением. Она была широкогруда, с крутыми боками, стройными тонкими ногами и головой, которая могла бы служить образцом лошадиной красоты; крупная для мустанга, она была гораздо меньше обыкновенной английской лошади, даже меньше гнедого — тоже мустанга, который помог захватить ее в плен.
Красавица лошадь была кобылой; она принадлежала к табуну, который любил пастись у истоков Аламо, где мустангер три раза безуспешно преследовал ее.
Только на четвертый раз Морису посчастливилось. Чем вызвано неудержимое желание поймать именно эту лошадь, оставалось тайной мустангера.
Фелим еще ни разу не видел своего хозяина таким довольным
— даже когда Морис возвращался с охоты, как это часто бывало, с пятью или шестью пойманными мустангами.
И никогда еще Фелим не видел такой красивой пленницы, как крапчатая кобыла. Ею залюбовался бы и не такой знаток лошадиной красоты, как бывший грум замка Баллах.
— Гип, гип, ypa! — закричал Фелим, как только увидел пленницу, и подбросил вверх свою шляпу. — Слава Пресвятой Деве и Святому Патрику, мистер Морис поймал наконец крапчатую! Это кобыла, черт возьми! Ну и лошадка!.. Не диво, что вы так гонялись за ней. Ей-богу! У нас на ярмарке в Баллиносло мы могли бы заломить за нее любую цену, и ее бы у нас все равно с руками оторвали. Ну и лошадка!.. Куда же мы ее поставим? В кораль со всеми?
— Нет, там ее могут залягать. Привяжем лучше под навесом. Кастро, как гостеприимный хозяин, уступит ей свое место, а сам проведет ночь под открытым небом. Видел ли ты, Фелим, когда-нибудь такую красавицу… я хотел сказать — такую красивую лошадь?
— Никогда, мистер Морис, никогда в жизни! А я видел много породистых лошадок в Баллибаллахе. У, прелесть, так бы и съел ее! Только у нее такой вид, что она сама, того и гляди, кого-нибудь съест. Вы ее еще совсем не объезжали?
— Нет, Фелим, я займусь ею, когда у меня будет побольше времени. Это надо сделать как следует. Ведь страшно испортить такое совершенство. Я начну объезжать ее, когда отведу в поселок.
— А когда вы туда собираетесь?
— Завтра. Мы должны выехать на заре, чтобы к вечеру добраться до форта.
— Вот это хорошо! Я рад не за себя, а за вас, мастер Морис. Известно ли вам, что у нас виски уже на исходе? Об этом можно судить по тому, как оно в бутыли бултыхается. Эти плуты в форте здорово надувают: они и разбавляют и недоливают. Галлон английского виски мы пили бы раза в три дольше, чем эту американскую «дрянь», как сами янки ее окрестили.
— Насчет виски не беспокойся, Фелим. Там ведь хватит и на сегодня и чтобы наполнить наши фляги для завтрашнего путешествия. Не унывай, старый Баллибаллах! Пойдем-ка сперва устроим крапчатую лошадку, а потом у нас будет время поговорить о новом запасе целебного напитка, который, я знаю, ты любишь больше всего на свете, если не считать самого себя.
— И вас, мастер Морис! — добавил Фелим посмеиваясь.
Мустангер улыбнулся и соскочил с седла.
Крапчатую кобылу поставили под навес, а Кастро привязали к дереву. Фелим стал чистить его по всем правилам, которые приняты в прерии.
Утомленный до изнеможения, мустангер бросился на свою постель из лошадиной шкуры. Ни за одним мустангом ему не приходилось гоняться так долго, как за крапчатой кобылой. Чем была вызвана такая настойчивость, об этом не знал никто на свете — ни Фелим, ни Кастро, его верный конь, — никто, кроме него самого.
Несмотря на то, что ему пришлось провести несколько дней в седле, из них три последних — в непрерывной погоне за крапчатой кобылой, несмотря на страшную усталость, мустангер не мог уснуть.
Время от времени он вставал и начинал ходить взад и вперед по хижине, как будто чем-то сильно взволнованный.
Уже несколько ночей он страдал от бессонницы, ворочаясь с боку на бок, так что не только его слуга Фелим, но даже собака Тара стала удивляться поведению хозяина.
