Томас Бриджер - Маленький большой человек

— Бедняжка, — сказал капитан. — Но я ничем не могу ей помочь. Особенно сейчас, когда Кастер поссорился с Грантом. Если помните, несколько лет назад он уже был под судом за то, что самовольно отлучился к жене.

— Она того стоила, — ухмыльнулся сержант.

— Ему слишком везло в жизни, — язвительно добавил я.

— Точно, — эхом отозвался старый солдат. — Он всегда поступал так, как ему заблагорассудится. Когда закончилась Гражданская война, на праздничном параде он проскакал мимо Гранта, даже и не подумав отдать ему честь. Потом говорили, что его лошадь понесла, но я-то видел, как он сам вонзил ей шпоры в бока…

«Дальний Запад» снова отправился в путь и плыл до реки Йеллоустоун, делая небольшие остановки для заготовки дров и отгрузки части припасов, предназначавшихся для пехоты, ждавшей приказа у Глендайв-Крик. В первую неделю июня мы вошли в устье Пыльной реки, где и нашли стоящий лагерем седьмой кавалерийский полк.

Море палаток, несколько гуртов скота, штук сто пятьдесят повозок с продовольствием и припасами, солдаты, погонщики, табунщики, индейцы… Последние принадлежали к племени арикара, хотя тогда все почему-то называли их ри. Эти ри, будучи исконными врагами сиу, сами предложили Кастеру свои услуги в качестве проводников, разведчиков и следопытов.

Солдаты обращались с ними пренебрежительно, ведь ри скорее перерезали бы себе горло, чем вымыли бы, например, лицо, не говоря уже о прочих частях тела. Когда «Дальний Запад» встал под разгрузку, я заметил одного индейца, который с совершенно дебильным видом слонялся вдоль причала, подбирая пустые бутылки в надежде обнаружить на их дне хоть немного капель спиртного.

— Это Кровавый Нож, — пояснил один из солдат. — Говорят, он прибил собственную мать за глоток виски. Никогда бы не сказал, что Упр… — он подавился неоконченной фразой и окинул меня подозрительным взглядом.

Солдат хотел назвать генерала Упрямцем, но я был в гражданском платье, и он не знал, с кем имеет дело: в лагерь понаехало полно прихлебателей Бостона Кастера, младшего брата генерала, и Армстронга Рида, его племянника.

— Глядя на него, — поправился он, — трудно догадаться, что это любимый проводник Кастера, не правда ли? — Он фыркнул. — Пропащий пьяница.

Однако Нож не был пьян, поскольку индейцам запрещалось открыто пить виски в присутствии белых людей. Оставив надежду найти недопитую бутылку, он с искаженным от мучительной жажды лицом попытался объясниться с парой поддавших гуртовщиков на языке знаков.

Я подошел к нему, развернул его лицом к себе и просигнализировал:

«Хочешь промочить горло?»

Тот так отчаянно закивал, что его голова только чудом осталась на плечах.

Тогда я раздобыл бутылку, и мы с ним уединились в одном из многочисленных оврагов, пересекавших прибрежную равнину. Там я позволил ему сделать большой глоток и отобрал бутылку. Ри облизал губы и вопросительно посмотрел на меня.

«Что собирается делать Длинноволосый?» — знаками поинтересовался я.

«Он постригся», — ответил индеец, снова переводя глаза на бутылку.

«С чего бы это?» — невинно спросил я.

«Наверное, готовится к смерти».

Я дал ему еще глоток. Нет нужды говорить, какое значение индейцы придают волосам. Скальпы снимались не только ради трофеев. Краснокожие верили, что человек без скальпа лишается своей силы и не может уже попасть после смерти на Ту Сторону. Поэтому когда они видят лысого от природы, то считают его трусом, нарочно сбрившим волосы. Кастер, сам того не подозревая, допустил грубую ошибку.

«Так нельзя было делать, — продолжил Кровавый Нож, мрачневший с каждым глотком. — Мне недолго уже смотреть на тебя», — добавил он, обращаясь к солнцу.

Я знал, что если позволить ему развить эту тему, то он скоро запоет песню смерти и тогда уже из него ничего не вытянуть.

«Ну зачем ты так, — сказал я. — Радуйся жизни, пока можешь. В лагере еще немало виски… А где стоят сиу и шайены?»

«На ручье Дикого Шиповника».

«И много их?»

«Как звезд на ясном небе».

«Но у Кастера полно солдат, а с юга и запада идут новые войска».

Индеец обреченно покачал головой:

«Это ничего не значит. Нас всех убьют. Длинноволосому никогда не быть Великим Белым Отцом в главном городе бледнолицых, как он того хотел. Он нравится мне, но ему достался плохой талисман».

По его словам, Кастер сам говорил ему, что собирается еще до конца месяца стереть всех сиу с лица земли и что американский народ в благодарность сделает его президентом.

— Думаю, он хочет успеть к Четвертому июля, — заметил я, вспомнив о столетнем юбилее нашей независимости от английской тирании.

На языке жестов эта фраза заняла куда больше времени. Шайены называли июль месяцем бизона, но откуда мне было знать, как обозначают его ри. На всякий случай я приставил два пальца к голове, изображая рога, и замычал, после чего показал луну и четыре дня. И школьник бы сообразил, в чем тут дело, но не ри. Тогда я стал изображать солдат, которые идут в атаку, стреляют и падают.

Ри радостно закивал.

«Ну что, понял?» — с надеждой «сказал» я.

«Да, — ответил индеец, — все перепились».

— Черт! — рявкнул я по-английски. — Ладно, хрен с тобой, допивай свое виски, несчастный сукин сын.

Вскоре он отключился, а я разрядил его карабин: на всякий случай, если к своему пробуждению он не растеряет всех винных паров.

Я узнал все, что хотел. Неуемное честолюбие Кастера толкало его на битву, рядом с которой события при Уошито показались бы детской дракой. Пессимизм Кровавого Ножа еще ничего не значил. Как бы ни были многочисленны сиу и шайены, они неорганизованны, вооружены чем попало и у них женщины и дети.

Что же мне оставалось делать? Дурацкую идею убить Кастера я решительно отбросил. Теперь это ничего бы не изменило. Да, генерала многие ненавидели за его упрямство, за дикое обращение с младшими офицерами, за полное презрение к солдатам, за… да что там говорить, за все на свете, но застрели я его сейчас — и он мгновенно превратится в героя. Кроме того, генерал Терри не позволит свернуть уже начатую кампанию. Ему тоже нужна слава.

Оставив Кровавого Ножа дрыхнуть под кустом, я вернулся в лагерь и на берегу Пыльной реки встретил человека из своего далекого прошлого.

Его кожа была цвета сажи, а на голове красовалась широкополая шляпа с орлиным пером. За двадцать лет он сильно изменился.

— Привет, Лавендер! Вот так сюрприз! — сказал я.

Он вежливо приподнял шляпу и ответил, что не имеет чести знать меня.

— Джек Кребб, — возмутился я. — Вспомни преподобного Пендрейка! В Миссури!

Он отскочил назад, снял шляпу, чтобы лучше видеть, затем издал гортанный вопль и бросился мне не шею. Можно было подумать, что встретились два близких родственника.