Джеймс Купер - Пионеры, или У истоков Саскуиханны
— Что такое, почему пес издох? — крикнул он Бенджамену. — Где мисс Темпл?
Указав большим пальцем левой руки через правое плечо, Бенджамен ответил:
— У себя.
— А судья?
— Спит.
— Ну-ка объясни, что случилось с Воином и почему так ревет Агги?
— Там все записано, сквайр, — сказал Бенджамен, кивнув на грифельную доску, лежавшую на столе подле кружки с пуншем, короткой трубки, еще не потухшей, и молитвенника.
Среди других увлечений у Ричарда была страсть вести дневник. Дневник этот, похожий на корабельный журнал, включал в себя не только все то, что касалось его, Ричарда, собственной персоны, но и сведения о погоде, а также хронику всех семейных событий, а подчас и происшествий в поселке. Со времени назначения на должность шерифа, обязывавшую к частым отлучкам из дому, Ричард поручил Бенджамену в свое отсутствие записывать на грифельной доске все то, что дворецкий почтет достойным внимания, и по возвращении переносил эти записи в журнал, датируя их и снабжая необходимыми примечаниями. Правда, при выполнении Бенджаменом подобных обязанностей имелось одно серьезное препятствие, преодолеть которое была способна только изобретательность Ричарда. Бенни Помпа не читал ничего, кроме своего молитвенника, да и то лишь некоторые страницы в нем, притом по складам и с ошибками. Но написать он не смог бы ни единой буквы. Большинству это обстоятельство показалось бы непреодолимым барьером в секретарской деятельности, но Ричард был не из тех, кто легко сдается. Он изобрел для Бенджамена нечто вроде системы иероглифов, каждый из которых обозначал то или иное повседневное явление природы: солнце, дождь, ветер, часы и тому подобное. А для особых случаев, дав к тому ряд необходимых наставлений, шериф полагался на смекалку дворецкого. Читатель, конечно, понял, что именно на этот свой «дневник» и указал Бенджамен, вместо того чтобы прямо ответить на вопросы.
Подкрепившись кружкой пунша, мистер Джонс извлек свой хранимый в тайном месте «корабельный журнал», уселся за стол и приготовился расшифровывать записи Бенджамена, чтобы выяснить наконец, что же произошло, пока он отлучался из поселка, а заодно и перенести их с грифельной доски на бумагу. Бенджамен фамильярно оперся одной рукой на спинку кресла шерифа и указательным пальцем второй руки, согнув его крючком, напоминающим собственные каракули, водил по доске, истолковывая содержание записей.
Шериф прежде всего обратился к изображению компаса, им же самим вырезанного в углу доски. На компасе были четко обозначены страны света и нанесены необходимые деления, так что всякий, кому когда-либо приходилось управлять судном, легко бы тут во всем разобрался.
— Ого, я вижу, и здесь всю прошлую ночь дул юго-восточный ветер! — начал шериф, удобно расположившись в кресле. — Я надеялся, что он нагонит дождь.
— Ни единой капли не выпало, сэр. Видно, там, наверху, опустела бочка с пресной водой. Коли со всей округи собрать ту воду, что пролилась с небес за три недели, на ней не проплыть и пироге Джона, а ей и дюйма глубины достаточно.
— Но ведь, кажется, к утру ветер стал другой. Там, куда я ездил, погода переменилась.
— И здесь у нас тоже. Я это отметил.
— Что-то не вижу.
— Как это «не вижу»? — проговорил дворецкий несколько ворчливым тоном. — А это что? Вот отметка, как раз напротив норд-норд-оста, и тут я еще пририсовал дужку, восходящее солнце, чтоб, значит, показать, что дело было в утреннюю вахту.
— Да-да, все понятно. Но где же отмечено, что ветер переменил направление?
— Неужто не видите? Вот чайник, из носика у него валит пар — сначала вверх, а потом малость отклоняется к зюйд-зюйд-весту. Вот это, стало быть, и значит «ветер переменился». Ну, а дальше, там, где вы нарисовали мне голову борова, рядом с компасом…
— Борова? Ага, ты хочешь сказать — Борея. Так зачем же ты провел линии от его рта ко всем сторонам света?
— Это не моя вина, сквайр, это все ваш треклятый климат. Вот, скажем, сегодня. Ветер дул по всему компасу, а в полдень завернул небольшой ураган — вон он у меня помечен. Я помню, однажды такой же вот зюйд-вест — дело было на Ла-Манше — дул три недели подряд, да еще сеял дождик, так что умываться можно было водой не из бочки, а прямо из небес.
— Хорошо, хорошо, Бенджамен, — остановил его шериф, записывая в журнал. — Кажется, я понял. Так-так, над восходящим солнцем туча, значит, утро было туманное.
— Ну понятно.
— Вчера было воскресенье, и ты отметил, сколько длилась проповедь. Раз, два, три, четыре… Как, неужели мистер Грант читал ее сорок минут?
— Да, что-то вроде того. По моим песочным часам вышло, что говорил он добрых тридцать минут. Теперь присчитайте время, которое я потратил, чтобы, перевернуть часы, да прикиньте еще пару минут, потому что проделал я это не очень-то ловко.
— Послушай, Бенджамен, по твоим подсчетам проповедь эта получается что-то уж очень длинная. Не может быть, что тебе понадобилось десять минут на то, чтобы перевернуть часы.
— Да видите ли, сквайр, пастор говорил так торжественно, я даже глаза закрыл, чтобы обдумать его слова получше, ну вот как прикрывают иллюминаторы, чтоб было поуютнее. А когда я снова их открыл, народ уже собрался уходить. Вот я и прикинул: минут десять пошло на то, чтобы перевернуть часы, и… А глаза-то я зажмурил всего на минуту…
— Э, мистер Бенджамен, не клевещи зря на духовное лицо, ты просто-напросто заснул во время проповеди. — Ричард записал в журнале, что проповедь мистера Гранта длилась двадцать девять минут. — А что это у тебя тут изображено против десяти часов утра? Полная луна? Она что же, появилась среди дня? Говорят, такие случаи бывают, мне доводилось слышать. А что рядом с ней? Песочные часы?
— Вот это? — сказал Бенджамен невозмутимо, заглянув через плечо шерифа и с довольным видом пожевывая табак. — Тут записаны мои собственные делишки. Это не луна, сквайр, это лицо Бетти Холлистер. Я прослышал, что она получила новый бочонок ямайского рома, ну и заглянул к ней по дороге в церковь — ровно в десять часов утра — и хлебнул стаканчик. Я записал это на доску, чтобы мне не забыть потом уплатить ей за выпитое, как подобает честному человеку.
— Вот оно что! — проговорил шериф, с весьма недовольным видом рассматривая эти новшества в дневнике. И неужели ты не мог нарисовать стакан получше? Он больше смахивает на череп и песочные часы.
— Признаться, сквайр, ром так пришелся мне по вкусу, что после проповеди я опять завернул к Бетти, опорожнил второй стаканчик и поставил его на дно первого, вот это у меня здесь и нарисовано. Но я побывал у Бетти и в третий раз и уже заплатил за выпитое сполна, так что ваша честь может преспокойно стереть губкой все разом.
