Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
Отцовскую линию я знаю хуже. Мой прадед и полный тезка, Дмитрий Фалеев, сам был родом из-под Воронежа, а в Гражданскую войну в составе конного отряда Красной армии воевал с контрреволюцией в степях Средней Азии, рубил басмачей. В Воронеже его дожидалась жена с двумя детьми. После войны прадед осел в Алма-Ате (работал мясником) и вызвал к себе жену.
В Алма-Ате же в 1927 году родился мой второй дед – Владимир Дмитриевич Фалеев. Его матери тогда было сорок восемь лет. Оба родителя скоро умерли, и младший сын остался на попечении старшего брата, который был относительно взрослым (сестра к тому времени вышла замуж и уехала, кажется, как раз в Иваново). Времена были голодные, и старший брат пообещал, что женится и начнет устраивать собственную жизнь не раньше, чем поставит на ноги Володю. Но случилось так, что и он тоже умер, очевидно надорвавшись. Дед голодал, подружился с беспризорниками, пустил по доброте душевной одного из них к себе жить, а тот его обокрал. Дед бы попросту умер с голоду, но его призвали в армию.
Шла Великая Отечественная война, и фронт нуждался в пополнении сил, но дед был до того физически истощен, что с диагнозом «дистрофия» его отправили в тыловую часть под Муромом, где он выучился на шофера и познакомился со своей будущей женой, а моей второй бабушкой – Галиной Бодровой. Несмотря на свои четырнадцать лет, она работала на танковом заводе, изготовляла детали для Т-34.
Бабушка на всю жизнь сохранила о Муроме какие-то совершенно особые воспоминания, овеянные сказочным теплом ностальгии, и с большой охотой читала мне, маленькому, истории и былины про Илью Муромца.
Когда я стал этнографом-самоучкой и начал интересоваться цыганским бытом и культурой, она вспомнила следующий любопытный эпизод:
«Это было еще до войны, годах в тридцатых. Цыгане приехали и встали табором рядом с нашей деревней, недалеко от Мурома. Однажды, когда все взрослые ушли на сенокос, а в домах остались только дети и старики, цыганки пошли на промысел. Одна из них заглянула к нашему соседу дяде Яше, который тяжело болел и лежал на кровати возле окна. Пожелав самого хорошего, отчитав молитву, наговорив кучу ласковых и хитрых слов, цыганка попросила ее отблагодарить, на что Яша ей ответил: „Я третий год не встаю – слазь в подпол сама и возьми, чего тебе надо“. Цыганка залезла, а дядя Яша встал с кровати и захлопнул крышку. Вызволять ее явились таборные старики с богатым выкупом, но дядя Яша ответил: „Мне выкуп не нужен, цыганку забирайте, но чтоб завтра утром вашего табора здесь не стояло“. Старики поклялись, цыганку забрали, и на следующий день их табор уехал».
Дед был молчун, а бабушка – болтушка. Когда она рассказывала, то невольно превращалась немного в актрису («не приврать – не рассказать»), а дед был собранный, внимательный, немногословный. Ему было важно передать суть истории, а не энергию вдохновения. В нем чувствовалась оригинальная природная интеллигентность, неброская, но убедительная, располагающая к себе. Вопреки происхождению, внешность у него была тонкая, аристократическая, как у восточного принца. В непокорной проволоке волос застревала расческа.
И дедушка, и бабушка были мирные, честные, трудолюбивые люди, до старости трогательно заботившиеся друг о друге.
Уже седые и старенькие, по вечерам они резались в карты, в подкидного дурака, и дед, по-моему, бабке поддавался, украдкой ей подыгрывал, а бабушка охала и тоже, по-видимому, случалось, мухлевала, но в свою пользу. Особенно неприличным считалось остаться с шестерками на руках. «Это, – говорилось, – тебе на погоны».
Дед умел починить все на свете – и телефон, и автомобиль, и телевизор, и радиоприемник, хотя никакого специального образования не получил.
В пятидесятых – начале шестидесятых годов они жили во Франции, при советском посольстве (дед работал шофером, а бабушка уборщицей), перевидали много советских знаменитостей. Недолюбливали певицу Людмилу Зыкину и хвалили Юрия Гагарина за их отношение к простому персоналу: Зыкина была барыня и вела себя с «челядью» высокомерно, а Гагарин был по-русски приветлив и человечен. В детстве я очень гордился фотографией, где мой дед в элегантном строгом костюме стоит рядом с первым космонавтом мира.
Однажды он вез посла по деловой необходимости на юг Франции, вдруг – что такое? Посты, жандармы, дорога перекрыта. А дела были срочные, в объезд не успеешь. Тогда дед свернул за кустами на безвестный проселок – по стерне, по целине, задами-передами выбрался снова на нужную трассу, минуя посты. Едут по ней как ни в чем не бывало. Тут с шумом и грохотом их обгоняет не то метеорит, не то пушечное ядро, поставленное на колеса, – дед едва успел посторониться и прижаться к обочине. Его удивление не успело пройти, а мимо снова промчалась ультрасовременная гоночная машина. Так дед стал неожиданным участником престижной серии французских гонок, название которой я позабыл.
В другой раз ему дали задание поехать на некий железнодорожный переезд, нарочно разбить там автомобиль, инсценировав аварию, вызвать местных жандармов, а когда в строго определенное время по путям пойдет состав, незаметно пересчитать число вагонов. Зачем? Для чего? – разъяснений не было.
Благодаря опыту своей французской жизни дедушка и бабушка имели о тамошних порядках не вымышленное, а реальное представление, и поэтому в перестройку, когда все резко стали за демократию, свободу слова и прочие фетиши западной жизни, дед скептически относился к подобному энтузиазму и в своей немногословной манере пояснял так: «Вы не знаете, что это такое».
Женщины в нашем роду отличались домовитостью, заботливостью и рассудительностью и умели так «подобрать» себе мужей, что им не на что было жаловаться.
Моя младшая сестра Янка в тринадцать лет научилась отгадывать игральные карты. Проведя над картой ладонью, не касаясь ее и не подсматривая, она могла назвать масть и достоинство этой карты с безошибочной точностью. Никто ее этому не учил. Она сама открыла в себе эту странную
