Евгений Марков - Очерки Крыма
Ливадия имеет совершенно не тот характер, как Алупка, Орианда и другие знаменитые места Южного берега. Местность Ливадии нельзя назвать ни красивою, ни оригинальною (конечно, для Южного берега). По довольно покатому склону стелются вниз от дороги леса, сады и луга царской дачи. Ливадия и значит по-гречески луг, пастбище, то же, что по-малороссийски левада.
Богатство Ливадии не в скалах и пропастях, а в сочной зелени трав и деревьев, в широком пространстве виноградников. Если бы, при выезде на великолепное шоссе Ливадии, вы не заметили изящных столбов с золотыми императорскими орлами и гербами, вам бы не пришло на ум, что пред вами царственные дворцы. Бесчисленное множество небольших деревянных домиков Ливадии самой прелестной сельской архитектуры, не то швейцарской, не то итальянской, веселой телесной краски с веселой росписью, все обвитые ползучей зеленью, виноградом, глициниею, — рассеяны среди свежевспаханных гряд огородов. среди парников, оранжерей, виноградников, фермерских двориков. Везде видите работу и работников, хозяйственный скот, хозяйственные орудия, хозяйственный шум и движенье. Два дворца Ливадии — один Императрицы, другой Наследника — тоже какой-то воздушный, чисто южной и чисто сельской архитектуры, но уже не швейцарской, а скорее мавританской, напоминающей легкие формы вилл, украшающих берега Босфора и Золотого Рога. Наружные лесенки дворцов и притворы их в восточном стиле необыкновенно грациозны. Я бы всякому советовал посетить дворец Императрицы и полюбоваться на убранство его, полное вкуса и изящества, хотя и не особенно богатое. В спальне Императрицы милые узорные медальоны с Крымскими видами работы Айвазовского; есть и другие хорошие картины, особенно прекрасные большие акварели из кавказской жизни, не помню какого художника. Церковь при дворце — крошечная, но изящная, как игрушка. Это образец византийско-русского стиля; иконы писаны известными художниками, почти все по золотому фону, на старинный манер, со всею сухостью форм и наивностью выражения старых византийцев и наших староверов; так уютно и так пристойно в этом совершенно русском храмике, обильном деревянною резьбою, цветными стеклами и гранеными лампадками.
Кто будет в Ливадии, тот, конечно, сам досыта набродится по ее паркам, увидит богатство ее тропических растений, фонтанов, статуй, цветников; но, может быть, не всякий узнает и не всякий соберется посетить ту часть Ливадии, которая, по-моему, интереснее всех других. Вправо от почтовой дороги, вверх к Яйле, поднимаются зеленые, лесные крутизны, принадлежащие также Ливадии и переходящие постепенно в густой сосновый бор, покрывающий Яйлу. На этих альпийских высотах устроена ферма Императрицы, и воспитывается стадо дорогих швейцарских коров. Чтобы царственному семейству можно было иногда посещать эту горную ферму, славящуюся своим превосходным молоком и маслом, по скатам Яйлы, в густоте бора, проведено прекрасное шоссе. Проведено оно с замечательным мастерством. Едешь — не слышишь, словно не на гору, а по гладкой равнине. Зато же и делает оно повороты! Каждый поворот — поразительная картина. Где нужно, сняты деревья, заслонившие виды; где можно, дорога завертывает в такой угол, откуда всего лучше открывается перспектива моря и Ялтинской долины. На первом плане гигантские стволы сосен самой разнообразной формы, самых разнообразных положений; они охватывают вас настоящим девственным лесом, потому что до проведенья шоссе сюда почти нельзя было забираться дровосекам. На всяком шагу обрывы, утесы, широкие пропасти глубоко внизу, леса прямо над головою, леса под ногами. То одна беспредельная синева в раме лесной просеки, то вдруг засмеется всеми красками пестрая, веселая Ялта, прилегшая к своему голубому заливу, а то едешь зелеными, горными лугами, ровными и мягкими, покрытыми фиалкою и разноцветом, и совсем забываешь, что тут вблизи море, утесы, города и дворцы. Едешь, едешь — коляска повернула — стой! Как в волшебном представлении, исчезли сельские пастбища, и ты уже висишь над обрывом, а на дне обрыва вся Орианда! Словом, прогулка на ферму Императрицы от Яйлы через Орианду — в открытой коляске или верхом — это перелистывание живого альбома с самыми разнообразными и эффектными пейзажами Южного берега.
Издали, Ялта — крошечный Неаполь. Столько же моря, солнца, красок и жизни. Хорошенькие домики Ялты, все наперечет, обложили кругом низенький берег полукруглого залива. Яйла, до сих пор заслоняемая ближними горами, отодвигается кругом Ялты на порядочное расстояние и охватывает ее полукруглую долину гигантским амфитеатром. В этих каменных объятиях Ялте тепло как в теплице; она открыта только югу, морю и солнцу. Облака почти постоянно сидят на гребне амфитеатра, но в Ялте почти всегда ясно и приютно. Церковь на холме, среди рощи кипарисов, венчает Ялту. За Ялтой, к Яйле, рассыпаны дачи и виноградники. Это главный центр туристов, прибывающих в Крым не столько для купанья, сколько для наслажденья воздухом и природой Крыма. Купанье в Ялте неудобное, каменистое и бурное. Купаться нужно в прозаической Евпатории или Феодосии. В Ялте можно лечиться виноградом, какого нигде не найдешь, видом моря и гор, солнцем Южного берега, поездками в горы и по береговым дачам. Ялта единственный город на Южном берегу, поэтому он и обсыпан дачами, поэтому в нем и гнездится приезжий народ. Здесь магазины, базары, пароходы в Одессу и Кавказ, почта и телеграф, клуб и библиотека, гостиницы и трактиры. Ничего подобного не сыщешь в других местах Южного берега. Ялта живет и цветет на счет путешественников. Но путешественники же и погубили Ялту. В летний сезон Ялта набита битком; дороговизна большая, удобств мало; музыка, бульвар, танцевальные вечера обращают ее в своего рода модные «воды», где не отыщете настоящей деревенской жизни, приносящей здоровье и покой. На улице пыль, во дворах вонь, в домах сырость и грязь. Простодушный татарин — в Ялте уже цивилизованный эксплуататор и плут. Всюду строят, всюду копают, за все дерут. Кто ищет жизни в природе, кто хочет узнать южный татарский Крым, тот должен бежать из Ялты в какую-нибудь деревню Южного берега, хотя он там и не найдет многих удобств города. Аутка, деревенька за Ялтою, у ног Яйлы, уже гораздо лучше в этом отношении, хотя тоже успела заразиться болезнью модных вод и иногда бывает так же густо заселена туристами, как и сама Ялта.
Некоторые туристы из любителей природы посещают так называемый ауткинский водопад — "Учан-Су, летучая вода", по живописному выражению татарина; крымские греки называют его "висячая вода". Однако редкий турист знает истинные размеры и истинную красоту Учан-Су. Учан-Су нужно любоваться в апреле, во время горного половодья, а туристы начинают собираться в Крым только к июню. Оттого, может быть, и писатели-туристы так разноречат в своих отзывах от Ауткинском водопаде. Большинство думает, что он падает с высоты 40–45 сажен, между тем как его падение, по меньшей мере, втрое или вчетверо больше этой цифры. Я очень помню падение знаменитого Штаубаха в Лаутербруненской долине швейцарского Оберланда: апрельское падение Учан-Су значительно выше его; а между тем Штаубах обрывается со скалы в 900 футов вышины. Кто судил Учан-Су по его летнему виду, тот видел только одну пятую его падения. В первое время нашего завладения Крымом, когда леса на Яйле были гуще и сплошнее, вода в Учан-Су была, без сомнения, постоянно сильная; от того-то, вероятно, в описании крымского путешествия Екатерины II высота Учан-Су показана более 150 сажен, т. е. более 1000 футов. К Учан-Су идут сначала через Аутку, потом лесом, покрывающим подножие Яйлы. В середине леса на совершенно отдельном утесе, словно на огромном валуне, стоят развалины древнего укрепления. Вы натыкаетесь на эти романтические развалины неожиданно, будто в сказке. Редкое укрепление на Южном берегу уцелело так хорошо. Вы видите свод высоких ворот, узкие бойницы, кое-где толстые стены, стоящие над отвесным обрывом. Можно с некоторым трудом взлезть на гребень развалин и помечтать над их таинственной судьбой. Без сомнения, эта крепостца была в старое время, при греках и генуэзцах, ключом всей плодородной и населенной долины, на берегу которой стояла древняя Ялита; а в то же время она могла оберегать перевал через Яйлу, поднимающийся с берега через Дерекой и Ай-Василь; следы таких старинных укреплений, как я уже говорил не раз, видны при всяком горном проходе, у каждой значительной долины. Теперь татары величают эти развалины "Крепостью водопада" — Учан-су-Исар". За Исаром лес делается необыкновенно живописен, и тропа сильно забирает в гору. Сосны гигантского роста, прямые как мачты, обступают вас своими полчищами, и ни в одну сторону не видно исхода; в иных местах они сходят к вам, уходят от вас по страшным крутизнам, но на этих крутизнах они стоят в той же ненарушимой прямоте, стройности и величии; неба уже вам почти не видать; глянете вверх, — все скаты гор, все сосны по скатам; вы на дне лесного моря; над вашею головою десятками ярусов лес… Глянете вниз — там новые ярусы лесов, новые полчища этих сосен-титанов; тишь страшная и какая-то сырая синеватая тень. Крымский первоцветник всех красок яркими коврами заполняет тучную почву. Нигде не найдете его в такой обильной роскоши. Когда вы приблизитесь к самой стене Яйлы, очарованье лесной пустыни достигает крайних пределов. Красные стволы сосен делаются все громаднее, все могучее. Сквозь ярко очерченные колоннады их густым синим фоном глядит на вас обросшая лесами стена Яйлы, загородившая теперь все небо, весь горизонт. В глухой тишине почти девственного бора вы слышите угрожающее рокотанье водопада. Чудится, будто вы близитесь к какому-то страшному и могучему зверю, таинственному властителю лесной пустыни. Еще издалека гул падающих вод наполняет ваш слух и приковывает все внимание ваше; вблизи этот гул превращается в немолчный рев. Дрожь стоит в лесу, в воздухе.
