Жюль Верн - Агентство «Томпсон и К°»
Робер заставил себя поесть, хотя и не хотелось. Здесь же, под деревом, где провел ночь, он решительно проглотил последний сухарь и запил его последними каплями воды. Ему нужны силы, и больше он не остановится, пока не доберется до цели.
Было два часа дня, Робер отправился в шесть утра и с тех пор ни разу не остановился. Правда, теперь он уже не шел, а еле тащился, делая не больше километра в час. Главное — не останавливаться. Он решил бороться до последнего дыхания.
Но больше нет сил. У несчастного закрывались глаза, перед его невидящим взором мелькал целый калейдоскоп[155] видений. Сердце билось слабее и реже, легким не хватало кислорода. Робер чувствовал, что падает, скользя вдоль ствола. Он прислонился к дереву в попытке устоять на ногах.
И в это мгновение — наверное, он бредил в лихорадке — ему почудилось, что впереди показался большой отряд,— блестели ружья, белые пробковые шлемы отражали солнечные лучи.
— Сюда! Ко мне! — закричал Робер.
Увы! У него пропал голос. Если отряд, который ему грезился, и существовал на самом деле, никто из этих людей не услышал крика, и они продолжали двигаться в своем направлении.
— Ко мне! — прошептал Робер и упал, потеряв сознание.
Он упал на землю как раз в то время, когда, по его плану, он должен был вернуться в лагерь. Пассажиры помнили эту дату и считали часы. С тех пор, как они оказались во власти арабов, лагерь так и стоял рядом с выброшенной на берег «Санта-Марией».
Капитан Пип не стал сопротивляться, когда понял, какое новое несчастье обрушилось на них, и вместе со всеми оказался внутри тройного кольца окруживших лагерь вооруженных африканцев. Он даже не стал гневаться на часовых, не справившихся со своей задачей. К чему их наказывать, когда несчастье уже произошло.
Вместо этого он стал думать, как действовать дальше. Хорошо бы известить о происшедшем Робера, но как передать ему сообщение? Пип сообразил, что в его распоряжении такое средство есть, и решил немедленно это средство использовать.
Написав записку в темноте, капитан Пип привязал ее к ошейнику Артимона и поцеловал пса прямо в нос. Дав собаке понюхать кое-что из вещей Робера, он приказал найти их хозяина, направив при этом Артимона на юг.
Артимон бросился бежать и мгновенно исчез в темноте. Капитан страдал, ему легче было пожертвовать собой, чем подвергать риску своего друга. Но Роберу необходимо сообщить о случившемся, это подскажет ему, как действовать дальше. И все колебания были отброшены.
Тем не менее капитан с трудом дождался утра. В мыслях он все время следовал рядом с Артимоном вдоль берега Атлантического океана.
Когда наступил день, все увидели размеры бедствия: лагерь был разгромлен, палатки сорваны, ящики, окружавшие лагерь, вскрыты, их содержимое валялось на земле, а все вещи пассажиров стали добычей победителей.
То, что они увидели за пределами лагеря, было еще страшней. На земле, освещенной косыми лучами восходящего солнца, темными пятнами выделялись два тела. Капитан признал своих часовых. У обоих в груди торчали кинжалы, воткнутые по самую рукоятку.
Когда совсем рассвело, африканцы зашевелились и один из них, очевидно, шейх[156], направился к пленникам. Капитан сразу двинулся ему навстречу.
— Ты кто? — спросил шейх на плохом английском языке.
— Капитан.
— Ты приказываешь этим людям?
— Морякам — да, но остальные — просто пассажиры.
— Пассажиры?…— повторил за ним араб.— Отведи в сторону тех, кто тебе подчиняется. Я буду говорить с остальными,— продолжил он, помолчав с минуту.
Но капитан не сдвинулся с места.
— Что ты с нами сделаешь? — осмелился спросить он у араба, сохраняя спокойствие.
Мавр сделал неопределенный жест.
— Скоро узнаешь,— сказал он.— Иди.
Капитан выполнил распоряжение. Команда, отделившись от пассажиров, собралась вокруг него.
А шейх стал медленно прохаживаться среди туристов, переходя от одного к другому, и с непонятной настойчивостью каждого расспрашивал. Кто он? Как зовут? Из какой страны? Богат ли он? Остался ли кто-нибудь дома? Это был настоящий допрос, которому он подвергал всех и на который каждый отвечал по-своему. Одни говорили правду, другие приписывали себе богатство, третьи выдавали себя за менее состоятельных, чем на самом деле.
Когда очередь дошла до американок, за них стал отвечать Роже. Он посчитал нужным представить их как можно более важными персонами, думая таким образом надежнее сохранить им жизнь. Но шейх сразу его прервал.
— Я не с тобой говорю,— сказал он, к удивлению мягко.— Эти женщины разве немые?
Роже умолк, в замешательстве.
— Ты их брат? Отец? Муж?
— Вот это моя жена,— взяв на себя смелость, заявил Роже и показал на Долли.
Мавр жестом дал понять, что удовлетворен ответом.
— Хорошо! — сказал он.— А та?
— Это ее сестра, — ответил Роже.— Обе они важные дамы у себя в стране.
— Важные дамы? — повторил мавр эти слова, значение их он, по-видимому, не понимал.
— Да, важные дамы, королевы.
— Королевы? — еще раз повторил шейх.
— В общем, их отец — большой начальник,— объяснил Роже, у него иссяк запас доступных образов.
Но последнее объяснение, кажется, достигло цели.
— А-а, генерал, генерал…— свободно истолковал его араб.— А как зовут дочь большого начальника?
— Линдсей,— ответил Роже.
— Линдсей,— повторил мавр, ему явно понравилось звучание этого имени.
— Очень хорошо! — добавил он и перешел к следующему пленнику, не забыв сделать любезный жест в сторону француза и обеих его протеже[157].
Следующим пленником был Томпсон. Как же изменился несчастный Главный Администратор! Где его былая важность? Насколько он блистал раньше, настолько теперь он старался быть как можно менее заметным.
— Что у тебя там? — резко спросил у него шейх.
— Там?…— пробормотал Томпсон в смятении.
— Да, вот эта сумка… Дай сюда,— приказал мавр, положив руку на драгоценный кошель, висевший у Томпсона через плечо.
Тот инстинктивно отпрянул назад, но в то же мгновение к нему бросились два африканца. Они моментально сняли с него дорогую ношу, и Томпсон уже больше не сопротивлялся.
Шейх заглянул внутрь сумки, и его лицо выразило удовольствие.
— Хорошо! Очень хорошо!
Следующим за Томпсоном оказался, как и следовало ожидать, Ван Пипербум из Роттердама — со всем своим ростом и дородством. Он сохранял спокойствие, мирно переводя в дым огромное количество табака, и с любопытством посматривал вокруг себя маленькими глазками.
