Владимир Арсеньев - По Уссурийскому краю
В другом месте мы спугнули даурского бекаса. Он держался около воды, там, где еще не было снега. Я думал, что это отсталая птица, но вид у него был веселый и бодрый. Впоследствии я часто встречал их по берегам незамерзших проток. Из этого я заключаю, что бекасы держатся в Уссурийском крае до половины зимы и только после декабря перекочевывают к югу.
В этот день мы прошли 12 км и остановились у фанзочки Сиуфу. Высота этого места определяется в 560 м над уровнем моря. Обитатели фанзы, китайцы, занимались ловлей лосей ямами.
Утром китайцы проснулись рано и стали собираться на охоту, а мы – в дорогу. Взятые с собой запасы продовольствия приходили к концу. Надо было пополнить их. Я купил у китайцев немного буды и заплатил за это 8 рублей. По их словам, в этих местах пуд муки стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся не столько сами продукты, сколько их доставка.
За ночь река Кулумбе замерзла настолько, что явилась возможность идти по льду. Это очень облегчило наше путешествие. Сильным ветром снег с реки смело. Лед крепчал с каждым днем. Тем не менее на реке было много еще проталин. От них подымался густой туман.
Через каких-нибудь 5 км мы подошли к двум корейским фанзам. Хозяева их – два старика и два молодых корейца – занимались охотой и звероловством. Фанзочки были новенькие, чистенькие, они так мне понравились, что я решил сделать здесь дневку.
После полудня 2 корейца стали собираться в тайгу для осмотра кабарожьей лудевы.
Я пошел вместе с ними.
Лудева была недалеко от фанзы. Это была изгородь высотой 1,2 м, сложенная из буреломного леса. Чтобы деревья нельзя было растащить, корейцы закрепляли их кольями.
Такие лудевы ставятся всегда в горах на кабарожьих тропах. В изгороди местами оставляются проходы, а в них настораживаются веревочные петли. Попав головой в петлю, испуганная кабарга начинает метаться, и чем сильнее бьется, тем больше себя затягивает.
В осматриваемой лудеве было 22 петли. В 4 из них корейцы нашли мертвых животных – 3 самок и 1 самца. Корейцы оттащили самок в сторону и бросили на съедение воронам. На вопрос, почему они бросили пойманных животных, корейцы ответили, что только одни самцы дают ценный мускус, который китайские купцы скупают у них по рублю за штуку. Что же касается до мяса, то и одного самца с них довольно, а завтра они поймают еще столько же. По словам корейцев, в зимний сезон они убивают до 125 кабарожек, из которых 75 процентов приходится на маток.
Грустное впечатление вынес я из этой экскурсии. Куда ни взглянешь, всюду наталкиваешься на хищничество. В недалеком будущем богатый зверем и лесами Уссурийский край должен превратиться в пустыню.
На следующий день мы нарочно выступили пораньше, чтобы наверстать то, что потеряли на дневке. Одну из кабарожек, брошенных корейцами, мы взяли с собой.
От корейских фанз река Кулумбе течет в широтном направлении с небольшим отклонением к югу. Тотчас за фанзами начинается гарь, которая распространяется далеко по долине и по горам. Заметно, что горы стали выше и склоны их круче.
Сплошные хвойные лесонасаждения теперь остались позади, а на смену им стали выступать тополь, ильм, береза, осина, дуб, осокорь, клен и т.д. В горах замшистая ель и пихта сменились великолепными кедровыми лесами.
За день нам удалось пройти около 15 км. В сумерки стрелки заметили в стороне на протоке одинокую юрту. Дым, выходящий из отверстия на крыше, указывал, что в ней есть люди. Около нее на стойках сушилось множество рыбы. Юрта была сложена из кедрового корья и прикрыта сухой травой. Она имела 3 м в длину и 1,5 м в высоту. Вход в нее был завешен берестяным пологом. На берегу лежали 2 опрокинутые вверх дном лодки: одна большого размера, с каким-то странным носом вроде ковша, другая – легонькая, с заостренными концами спереди и сзади. Русские называют ее оморочкой.
Когда мы подошли поближе, 2 собаки подняли лай. Из юрты вышло какое-то человекоподобное существо, которое я сперва принял было за мальчишку, но серьга в носу изобличала в нем женщину. Она была очень маленького роста, как двенадцатилетняя девочка, и одета в кожаную рубашку длиной до колен, штаны, сшитые из выделанной изюбриной кожи, наколенники, разукрашенные цветными вышивками, такие же расшитые унты и красивые цветистые нарукавники. На голове у нее было белое покрывало.
Карие глаза, расположенные горизонтально, прикрывались сильно развитой монгольской складкой век, выдающиеся скулы, широкое переносье, вдавленный нос и узкие губы – все это придавало ее лицу выражение, чуждое европейцу: оно казалось плоским, пятиугольным, и в действительности было шире черепа.
Женщина с удивлением посмотрела на нас, и вдруг на лице ее изобразилась тревога. Какие русские могут прийти сюда? Порядочные люди не пойдут. «Это – чолдоны[150]», – подумала она и спряталась обратно в юрту. Чтобы рассеять ее подозрения, Дерсу заговорил с ней по-удэгейски и представил меня как начальника экспедиции. Тогда она успокоилась.
Этикет требовал, чтобы женщина не проявляла шумно своего любопытства. Она сдерживала себя и рассматривала нас тихонько, украдкой.
Юрта, маленькая снаружи, внутри была еще меньше. В ней можно было только сидеть или лежать. Я распорядился, чтобы казаки ставили палатки.
Переход от окитаенных тазов на берегу моря к тазам, у которых еще сохранилось так много первобытного, был очень резок.
Женщина молча принялась готовить ужин. Она повесила над огнем котел, налила воды и положила в него две большие рыбины, затем достала свою трубку, набила ее табаком и принялась курить, время от времени задавая Дерсу вопросы.
Когда ужин был готов, пришел сам хозяин. Это был мужчина 30 лет, сухощавый, среднего роста. Одет он был тоже в длинную рубашку, подвязанную пояском так, что получался напуск в талии. По всему правому борту рубашки, вокруг шеи и по подолу тянулась широкая полоса, покрытая узорными вышивками. На ногах у него были надеты штаны, наколенники и унты из рыбьей кожи, а на голове белое покрывало и поверх него маленькая шапочка из козьего меха с торчащим кверху беличьим хвостиком. Красное, загорелое лицо, пестрота костюма, беличий хвостик на головном уборе, кольца и браслеты на руках делали этого дикаря похожим на краснокожего. Впечатление это еще более усилилось, когда он, почти не обращая на нас внимания, сел у огня и молча стал курить свою трубку.
Этикет требовал, чтобы гости первыми нарушили молчание. Дерсу знал это и потому спросил его о дороге и о глубине выпавшего снега. Разговор завязался. Узнав, кто мы и откуда идем, удэгеец сказал, что ему известно было, что мы должны спуститься по Иману, – об этом он услыхал от своих сородичей, живущих ниже по реке, – и что там, внизу, нас давно уже ожидают. Это известие очень меня удивило.
