Николай Ломакин - Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов (сборник)
– Браво, господин Блаунт.
– Более чем превосходно, господин Жоливе.
– Долг платежом красен!
– Единоборство предстоит трудное.
– Однако мы попытаем счастья!
Произнеся эти слова, французский корреспондент дружески раскланялся с английским, который ответил ему коротким кивком, вложив в это приветствие всю британскую чопорность.
Губернаторское распоряжение не коснулось этих охотников за новостями, ведь они не были ни русскими, ни иностранцами азиатского происхождения. Поэтому они уехали из Нижнего Новгорода, причем одновременно: обоих гнал вперед один и тот же инстинкт. А значит, естественно и то, что они воспользовались одним средством транспорта и, направляясь в сибирские степи, избрали один и тот же путь. Кем бы они друг друга ни считали – друзьями, врагами или просто попутчиками, им оставалась еще неделя до того дня, когда «начнется охота». И тогда верх возьмет тот, кто ловчее! Альсид Жоливе первым бросил противнику вызов, и Гарри Блаунт, каким бы он ни был хладнокровным, принял его.
Между тем в тот день, за ужином, француз, неизменно открытый и даже немного болтливый, и англичанин, вечно замкнутый, надутый, выпивающий всегда за одним и тем же столиком настоящее «Клико» (по шести рублей за бутылку!), усердно и со свежими силами исполняли роль добрых соседей.
Послушав, как Альсид Жоливе и Гарри Блаунт беседуют друг с другом, Михаил Строгов сказал себе: «Вот два любопытных и нескромных субъекта, с которыми мне, по всей вероятности, еще придется встречаться в дороге. Похоже, осторожность велит держать их на расстоянии».
Юная ливонка к ужину не вышла. Она спала у себя в каюте, и Михаил не хотел, чтобы ее будили. Итак, наступил вечер, а она так и не появилась на палубе «Кавказа».
Долгие летние сумерки принесли прохладу, о которой пассажиры, истомленные знойным днем, так тосковали. Время шло, а большинству не хотелось расходиться по салонам и каютам. Раскинувшись на скамейках, они понемножку с наслаждением впивали свежий ветерок, создаваемый движением парохода. Небо, в это время года и на этой широте едва успевающее потемнеть за краткий промежуток между вечерней и утренней зарей, оставляло земле достаточно света, чтобы рулевой мог преспокойно лавировать среди множества судов, идущих вниз и вверх по Волге.
Тем не менее месяц, показавшийся на небосклоне между одиннадцатью и двумя часами ночи, едва успел народиться, сияние его тоненького серпа не могло разогнать ночную тьму. Почти все пассажиры к тому времени спали, и тишину нарушал только шум лопастей, с равномерными интервалами бьющихся о воду.
Непонятное беспокойство мешало Строгову заснуть. Он бродил взад-вперед по палубе, но в основном держался кормы. Правда, один раз ему случилось пройти мимо машинного отделения и оказаться таким образом в той части судна, что предназначалась для пассажиров второго и третьего класса.
Они спали там не только на скамьях, но и на кипах товара, на тюках, а то и просто на дощатом настиле палубы, вповалку. Стояли только вахтенные матросы на полубаке. Два сильных фонаря, зеленый и красный, отбрасывали справа и слева косые лучи на борта судна.
Требовалась известная осторожность, чтобы не наступать на спящих, привольно развалившихся то здесь, то там. По большей части это были мужики, привычные спать на жестком – палуба, должно быть, вполне заменяла им ложе. Однако нет сомнения, что, разбуженные толчком сапога, они весьма неодобрительно восприняли бы подобную неуклюжесть.
Сознавая это, Михаил Строгов был внимателен, старался никого не потревожить. Прохаживаясь по палубе, он не имел иной цели, кроме как прогнать сонливость, он и в носовую часть парохода забрел только затем, чтобы хоть немного продлить прогулку.
Так он и оказался на носу, уже и на полубак поднялся по трапу, как вдруг совсем рядом услышал голоса. И тотчас замер. Похоже, переговаривались в группе пассажиров, укутанных шалями и одеялами, – в потемках было невозможно различить их лица. Только когда из трубы парохода порой вместо клубов дыма вырывались языки красноватого пламени, сгрудившихся пассажиров, казалось, окатывало каскадом искр, словно тысячи блесток вспыхивали разом, попав в луч света.
Строгов побрел дальше, но внезапно до его слуха более отчетливо донеслись несколько слов на том же странном наречии, которое ему довелось слышать ночью на ярмарочной площади.
Михаил инстинктивно прислушался. Он стоял в тени полубака, его не могли заметить. Но и он не мог увидеть тех, кто говорил. Приходилось полагаться только на слух, и он навострил уши.
Первые фразы, которыми обменивались те двое, были незначительными – по крайней мере, такими они показались ему. Но они дали возможность Строгову безошибочно узнать их – то были голоса женщины и мужчины, которые он слышал тогда в Нижнем. Убедившись в этом, он еще больше насторожился. Ведь и впрямь эти цыгане, обрывок разговора которых он тогда уловил, ныне выдворены также, как и все их соплеменники. Если после этого они оказались на борту «Кавказа», здесь нет ничего удивительного.
Что ж, теперь он их дослушает. Это решение окрепло, когда он явственно расслышал вопрос и ответ, прозвучавшие на том же варварском наречии:
– Говорят, из Москвы в Иркутск послали курьера?
– Говорить-то говорят, Сангарра, да только прибудет он или слишком поздно, или никогда!
При этих словах, столь очевидно касавшихся его, Михаил невольно содрогнулся. Он попытался выяснить, точно ли мужчина и женщина, которых он только что слышал, были теми, кого он подозревал, но это ему не удалось, было слишком темно.
Минуты не прошло, как Михаил Строгов, никем не замеченный, проскользнул на корму и там сел в сторонке, обхватив голову руками. Глядя на него, можно было подумать, что он задремал.
Но он не спал. Даже и не думал. Он напряженно и с немалой тревогой размышлял:
– Кто мог проведать о моей поездке? И кто заинтересован в том, чтобы это знать?
Глава VIII. Вверх по Каме
На следующий день, 18 июля, в шесть часов сорок минут утра, «Кавказ» причалил к Казанской пристани, расположенной в семи верстах (7,5 км) от города.
Казань расположена на слиянии двух рек – Волги и Казанки. Это большой город, главный в губернии, здесь находятся одновременно резиденция православного архиепископа и университет. Население этой губернии разнородно: здесь обитают черемисы, мордва, чуваши, вогулы, башкиры, татары – последние в наибольшей степени сохраняют характерные азиатские черты.
Хотя от пристани до города далековато, на ней все же собралась изрядная толпа. Люди пришли сюда за новостями. Поскольку здешний губернатор издал распоряжение, идентичное нижегородскому, на пристани было много татар в кафтанах с коротким рукавом и остроконечных шапках с широкими полями, напоминающими традиционный головной убор балаганного Пьеро. Другие кутались в просторные плащи, а на головах носили маленькие круглые шапочки, делавшие их похожими на польских евреев. Женщины щеголяли в нарядах, расшитых на груди поддельными драгоценными камнями, их головы были увенчаны диадемами в форме полумесяца. Вся эта публика сбивалась в группы и оживленно переговаривалась.
