Уроки автостопа или Как за 20$ объехать весь мир - Валерий Алексеевич Шанин
— Во-во, и у нас с ними примерно такие же базары. Ну, так знаешь, как они называются?
_?
— Водятлы. Не водители и не драйверы, а водятлы. Понял?
Наступление темноты застало нас неподалеку от станции Тинской. Мы знамо дело, решили пересесть на собаку, тем более, что, судя по времени, они должны были еще ходить. Так оно и вышло. Вписались мы в собаку до Тайшета. По дороге неплохо выспались, и, что было не менее приятно, согрелись. Но что ни говори, 370 км за день, даже учитывая, что нас двое, это мало. Ну да ладно. Попробуем увеличить расстояние между нами и Кырском с помощью детей Набу-Набу, то бишь поездов. С такими мыслями мы направились к расписаниям. Выбор у нас был невелик: скорый "Челябинск — Чита", почтовик "Москва — Владивосток", плюс великое множество товарняков. А как запасной вариант, утренняя собака до Нижнеудинска.
Не люблю я вокзалы. Вокзал он и есть вокзал. Суета сует и все суета. Гопота кругом, кругом гопота. Единственное, что радует в сибирских гопниках, так это их патологическая вежливость. Прежде чем бить в морду, они обычно здороваются, обращаются на вы…
Под Красноярском есть местечко Чернореченская. Занесло меня на вокзал оной станции часов в десять вечера. До утренней собаки девять часов, на улице метель страшенная, вылезать из сравнительно теплого помещения и впрашиваться в поезда не хочется. Зал ожидания, как, впрочем, и сама станция небольшой, я в нем один сижу. В смысле сидел. Заваливается с платформы человек семь местных и начинают с удивлением меня разглядывать. Понятно, таких здесь еще не видели. Продолжаю писать письмо, как ни в чем не бывало.
— Извините, пжалста, — поднимаю голову, все семеро стоят рядом, — мы тут с пацанами поспорили, вы что, типа художник?
А я, как всегда, — в черном берете, белом шарфе… У нашего народа, не избалованного высшим образованием, человек в берете ассоциируется только с художником. У кого кругозор чуть пошире, с Че Геварой.
— Да нет, ребята, не художник. Я музыкант, песни пишу.
— О, классно! Вы нам сейчас песню напишите! Музыку не надо, мы потом сами аккорды подберем. Вам полчаса хватит? А то нам уже уходить скоро.
Опаньки. Чуть не встрял. Пишу я, значит, песню для ребят, а сам думаю: "Хорошо, что я не сказал, что художник — рисовать-то я не умею". Песню написал жалостливую, за любовь. Долго меня "пацаны" хвалили. Руку пожимали, понравилась им песня. Ну, а как ушли они, расстелил я полиэтилен, спальник, да и спать лег.
На кухне "Геркулес" доели тараканы,
Пустых бутылок лес, немытые стаканы.
Гитара вновь не строит, истерты пальцы в кровь
За дверью ветер воет. Прощай, моя Любовь!
А ночью снег пойдет и станет белым город,
Я выйду из ворот, подняв повыше ворот.
Куда глаза глядят, по городу пойду,
Хочу забыть твой взгляд, хочу, но не могу.
Ладони площадей меня радушно встретят,
Я думаю о ней, единственной на свете.
На волосах моих, не тая, снег лежит.
Без милых глаз твоих, как мне на свете жить?
А утром я вернусь, меж спящими людьми.
Пройду и улыбнусь, да что ж я, черт возьми!
Включу холодный душ. Все расскажу воде.
И смоет душ, как чушь, всю память о тебе.
Вот и в Тайшете к нам подвалила теплая компания человек в семь, и попросила, очень вежливо попросила, для них попеть. А нам что, жалко что ли? Чернореченская песня про "Геркулес" им тоже понравилась. Между песнями поспрашивали нас с Пауком за жизнь, за понятия. Хотел я их на денежку раскрутить, но не вышло.
— Нету у нас денег, мы сами у вас спросить хотели, а вы уж поди и забыли, когда их в последний раз в руках держали…
И с челябинским и с московским поездом мы обламываемся. Обошли все вагоны, со всеми переговорили, но вписаться так и не смогли. Что ж. Такова се ля ви. Придется искать будку путевых обходчиков и до утра в ней кашу варить. Сказано — сделано. Уже через полчаса блужданий по путям искомая будка обнаруживается. В будке — печка, доброжелательные обходчики… Все-таки хорошо быть научным путешественником. Бомжи, тюлени и глюки страдают от сквозняков и голода на вокзале, а мы с Пауком — в теплой будке варим кашу: Я специально вожу с собой зимой маленькую миску, вода в которой долго не закипает, и горох, который долго разваривается. За те три часа, на протяжении которых варится каша, успеваешь и согреться, и пообщаться с хозяевами, и даже выспаться. Я, правда, время от времени выбегаю на мороз, чтобы попробовать вписаться в локомотивы товарняков, идущих на Восток, но, в конце концов, бросаю это гиблое дело, и последовав примеру мудрого Паука, ложусь спать.
Лишь утром, погрузившись в электричку, и увидев там, тех же самых людей, с которыми мы встречались еще в Тинской, мы понимаем, насколько распространен в народе способ перемещения в пространстве посредством этих самых электричек.
К нам подходит парень, лет двадцати пяти, вещами не обременен, выражение лица глуповато-гоповатое.
— К вам можно подсесть?
— Конечно.
— Я в Хабаровск еду, к брату. А вы тоже далеко?
В ходе разговора выясняется, что зовут его Саша, едет он из Томска, в котором на него охотилась чеченская мафия. Чем бедный Саша ей досадил, мы так и не поняли, но он нам понравился, и мы решили приобщить его к великому учению автостопа. Так что в благословенном городе Нижнеудинске мы вышли вместе и втроем направились в сторону трассы. О ее местонахождении нижнеудинцы имели самое смутное представление. Каждый новый опрошенный излагал нам свою версию. Наконец нам удалось вычислить хотя бы примерное направление, в котором следовало двигаться, и мы побрели через огромный частный сектор, промзону и прочие прелести.
У одного из зданий Сашка притормозил:
— Чуете?
— У меня насморк хронический, — говорю я, — я ничего не чую.
— Пекарня, пекарня, там хлеба можно попросить. Зайди, спроси, может, дадут, хотя бы булку. Я всегда во все пекарни захожу.
Я подивился его продвинутости и зашел. Вышел я через две минуты со свежей буханкой. Идти стало веселее.
До выезда оставалось чуть меньше километра, когда я
