Непал без вранья - Анастачия Мартынова
— Вы заметили, что люди приезжают в Непал по двум причинам: либо трекить, либо заниматься волонтерством. Здесь нет случайных туристов, заговорил наконец Люка, сидевший рядом со мной и промолчавший почти весь вечер.
С Люка, итальянцем, путешествовавшим уже второй год, я провела, наверное, больше времени, чем с остальными, — каждый вечер он рассказывал мне о своих приключениях в Австралии, дайвинге в Таиланде, сёрфинге в Индонезии, о мотопутешествии по Вьетнаму и Лаосу. В Непал он приехал как раз ради Эвереста, и это была его последняя стоянка перед возвращением домой.
— А сам ты здесь для чего? — спрашивает Ран.
— Как и остальные. — Люка рисует в воздухе треугольник. — Послезавтра отправляюсь в базовый лагерь.
— А вот, кстати, хороший вопрос. — Кенни выглядывает из-под своих затемненных очков. — Для чего вы все здесь? Для чего вы, черт подери, повылазили из своих теплых постелей, поувольнялись со своих работ и отправились черт-те куда? Что вы здесь нашли?
— Гармонию, — Фред жмет плечами, — какое-то внутреннее согласие.
— Опыт, — доносится из гамака[20].
— Да сложно сказать, — отвечает Люка, — ты просто это чувствуешь. Когда после нескольких бессонных ночей на земле, месячного рациона из одного риса и нескольких лет вдали от дома ты попадешь в обычные условия, по-настоящему начинаешь ценить то малое, что имеешь.
— Люди, — раздается голос из дальнего угла. Я нашел вас. Где бы я ни путешествовал, я нахожу вас. А вместе с тем — и себя самого.
Из темноты выныривает Чи и садится рядом со мной.
Маленький гибкий китаец, который путешествовал по миру в поиске звука. В каждом месте Чи разучивал новые инструменты, как, например, фортепиано в Грузии, дудук в Армении и бансури в Индии.
В Непал он приехал как волонтер отстраивать разрушенные школы, а между тем брать уроки игры на мурали, непальской дудке.
— Сыграй нам, Чи, — просит Кенни.
Чи достает китайскую флейту сяо и играет красивую грустную мелодию — долго, пока все не расходятся и остаюсь только я.
— Я наблюдал за тобой, — говорит мне Чи. — Ты за весь вечер не проронила ни слова. Почему?
— Я пишу, — показываю ему свои каракули.
— А о чем?
— Обо всем. О вечере, о людях. О тебе вот пишу, — улыбаюсь я.
— В самом деле? — радуется Чи. — Дашь почитать?
— Когда-нибудь я обязательно переведу и покажу тебе.
— Это замечательно. Я тоже люблю писать.
— Правда? О чем же?
— Ну, это длинный роман о путешествии одной скрипки. Смысл там скорее в образах. Это история о времени, поиске и духовных перерождениях. Я часто задумываюсь об этом после медитации.
— Ты медитируешь?
— Да, — отвечает Чи, — я же буддист.
— А что ты носишь? — показываю на его красные нити вокруг запястий и лодыжек.
— Вот эти мне повязали в храме. А эти, — он показывает на левую руку, — мы носим всю зиму, а весной вешаем на ветку первого цветущего дерева.
***
Так мы проболтали полночи, а потом Чи ушел, оставив мне еще одно послание — он нарисовал на запястье китайский иероглиф и поцеловал его перед уходом. Послание было третьим по счету. Одно оставил Бонжара, который написал что-то на хинди в моей тетради. Другое было от Люка перед тем как уехать, он передал записку на итальянском. Все это я бережно храню до времени возвращения, когда переведу и прочитаю эти послания из прошлого. Эти вещественные доказательства того, что иное мировосприятие существует — и люди, которые не боятся в одночасье изменить свою жизнь и пуститься на поиски счастья.
Глава 3
И все-таки: индуисты или буддисты?
3.1. Во что же верят индуисты?
Молитвы из Пашупатинатха слышны издалека. Мы проходим небольшой индуистский рынок с религиозной атрибутикой: рыжими венками, свечами и благовониями, сладостями и праздничной мишурой. Отсюда и начинается непрерывный поток паломников, который течет в глубины старинной святыни, нередко — в последний путь. Ведь именно здесь, в главном храме бога Шивы, совершаются знаменитые индуистские кремации на берегу реки Багмати. Мы протискиваемся сквозь набожную толпу, чтобы получить билет тысяча непальских рупий за демонстрацию бренности тела. Тут же, у касс, нам предлагают духовный экскурс.
— Иностранцев внутрь храма не пускают, — сразу заявляет наш гид Кумар Рана. — Даже обращенным индуистам нельзя. Можно только тем, кто индуист от рождения. Ведь это место — одно из самых святых и почитаемых храмов во всем мире. Как Мекка для мусульман. Сюда стекаются пилигримы со всего света: Индии, Индонезии, Малайзии, Шри-Ланки…
— Надо снимать обувь? — спрашиваю я, рассматривая босые ноги индуистов.
— Нет, — отвечает Кумар. — Внутрь мы не пойдем, будем рассматривать храм только снаружи. Вот в сам Пашупатинатх в обуви нельзя. Камеры и мобильные телефоны тоже оставляют на входе. Но вы здесь гости, так что к вам другие требования. — Мы проходим контроль, и Кумар продолжает: — Вы ведь знаете китайский инь — ян? Шестьдесят девять, черное и белое? Вот и Пашупатинатх — то же самое. Здесь две главные стороны. Мы с вами сейчас на светлой стороне, полной жизни и любви. Здесь люди радуются и возносят свои молитвы и благодарности. Но есть и другая сторона, на берегу Багмати, прямо за этими стенами. Там вы увидите только смерть и боль утраты. Это темная сторона Пашупатинатха, но неизбежная часть нашей жизни. Все мы должны умереть, чтобы возродиться заново.
— А кто эти люди? — кивает Ася на поющую группу женщин и мужчин.
— Они пришли из Индии. Совершают церемонию очищения энергетики. На санскрите эта церемония называется джонаи, на непальском братубандэ. Прежде чем зайти в Пашупатинатх, каждый индуист должен пригласить брахмана священника — и совершить процедуру очищения. Только после этого он готов зайти в храм.
Мы поднимаемся по лестнице и становимся по левую сторону от Пашупатинатха за решеткой ограды.
— Это место самое близкое к храму, здесь обычно молятся и медитируют обращенные индуисты, — поясняет Кумар. — И отсюда мы с вами можем увидеть два главных входа. Всего их четыре, почти одинаковых, но с небольшими различиями. Вот у этого входа, — он показывает на статуи двух золотых быков, — стоят нанды. На них передвигается Шива, они у него вместо лошади. А вот у этого входа — лев, очень мощное создание. Оно принадлежит богине Кали…
Я разглядываю золоченую крышу храма, всматриваюсь в серьезные лица молящихся.
— Люди обычно приносят деньги, фрукты, цветы, краски и
