Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц
Границу этой Черногории мы пересекли недалеко от Груды, а вскоре незаметно проникли в знаменитую Боку Которскую. Чтобы долго не интриговать читателя, скажем сразу: это удивительный водный лабиринт, идеальная, со всех сторон защищенная высокими горами бухта с узеньким выходом в открытое море. О том, что стоило владеть ею, свидетельствуют бесчисленные попытки самых разных завоевателей: иллирийцев, римлян, византийцев, греков, турок, венецианцев, австрийцев — захватить бухту. Последним из них в Боке Которской пришлось несладко в январе 1918 года, в канун свержения монархии, когда здесь вспыхнуло известное Которское восстание матросов.
От городка Херцегнови, где мы впервые столкнулись с Бокой, до Котора сорок шесть километров. Но это лишь половина расстояния вдоль бухты. Чтобы сэкономить время вечно спешащим автомобилистам и особенно водителям грузовых машин, равнодушным к красотам здешней природы, между Каменари и противоположным берегом сделали перевоз. Мы тоже чуть было не соблазнились сократить себе дорогу. Достаем из ящичка рулетку, измеряем машину с прицепом — семьсот семьдесят сантиметров, а паром, сооруженный из двух сомнительных лодок, имеет в длину от края до края семьсот семьдесят пять сантиметров. Рисковать или не рисковать? Правда, мы выиграем километров двадцать-тридцать, но что, если паром накренится или же… Бензин дешевый, сбереженный час нас тоже не выручит. Решение приняли за нас местные шоферы: «Нам некогда торчать здесь, пока вы раздумываете!» Грузовой «фиат» с закрытым брезентовым кузовом уже стоит на пароме, за ним въезжает легковая машина. Следующего рейса мы ждать не станем!
— Не ждите, — произнес кто-то за нашей спиной по-чешски. — Дорога вокруг бухты хорошая и интересная.
Это наш земляк. «Родом он из моравской деревушки», — приходит в голову при виде человека, появившегося из толпы водителей и грузчиков.
— Насчет Моравии вы не ошиблись. Из Тршебича я. Только уж очень давно эго было… В Черногорию я попал полвека назад, в двенадцатом году…
В подобных ситуациях времени хватает как раз на биографию, изложенную телеграфным стилем. Сначала мясник и колбасник, потом матрос — сами знаете, желание побродить по свету, а молодости море по колено; потом долгие годы работал здесь в австрийском арсенале.
И вернулся бы домой, если бы… — голос старого Ржиги дрогнул, — если бы не потерял тут сына, в этих самых местах. — И он показал рукой на удаляющийся паром. — Сын был механиком на такой же посудине, однажды началась гроза, и его убило молнией…
Выезжаем из Каменари, и нам как-то не хочется разговаривать. Неужели эта бухта способна убивать? Этакая веселая и невинная девочка в ярком платьице, с большим синим бантом в волосах. Сверху на нее гордо смотрят горы, пухлые облачка шаловливо играют с ней в прятки. А девочка-франтиха в каждой излучине переодевается, ловко меняя свой наряд, и вот уж она в длинном вечернем платье; полными пригоршнями раскидывает по глади ослепительно сияющие жемчужины, как бы приглашая: «Пойдите со мной в хоровод, стройные богатыри гор…»
Но иногда девочку охватывает грусть, и она плачет, плачет долго и навзрыд. От Рисана, самого дальнего уголка бухты, до Црквице всего лишь несколько километров, а Црквице — место, известное всем метеорологам. Четыре тысячи шестьсот миллиметров осадков в год, сухо сообщает статистика, — самое дождливое место в Европе.
Проезжаем Пераст. Узкая асфальтовая дорога извивается как змея, и не будь у нас на коленях карты, мы бы совсем перестали ориентироваться в этой карусели. Компас в масляной ванне крутится, точно мотовило, восток то справа, то слева, но что тут компас! Любуйся лучше этими овидиевыми метаморфозами вокруг! По бирюзовой глади к нам подплыли два островка, на одном церквушка…
— …а другой еще не занят, — говорит Роберт, когда мы остановились и достали фотоаппараты. — Тут можно было бы построить санаторий. А по возвращении из путешествия я бы некоторое время поработал в невропатологическом отделении. Вот где лечить-то!..
Как бы в подтверждение этой доброй мысли на следующем же километре появилась деревушка, притулившаяся на левом берегу бухты. Она называлась Доброта.
Поворот номер двадцать пять
У нас захватило дух, когда мы взглянули наверх. Ехали мы, ехали, приковав взоры к воде, и вдруг очутились в ловушке. Конец бухты, конец сказке. Котор.
Когда-то мы видели фильм о Средней Азии — охота на редко встречающихся диких козлов. Самых породистых из стада, выбранных на племя, охотники окружают и загоняют на высокую скалу. И все-таки половина животных уходит от преследователей. Козлы отважно бросаются в глубину, на лету отталкиваются ногами от скал, лучшие из прыгунов достигают дна пропасти и скрываются невредимыми.
Здесь же все наоборот. Преследователи загоняют добычу в тупик на краю бухты, загораживают путь к отступлению — и теперь давайте, козлы, наверх, в горы, на крутые скалы, где какой-то военный стратег феодал понастроил крепостных стен, как будто эти кручи сами по себе были недостаточной защитой! Взглянешь надменным горам в лицо, увидишь каменные барьеры дороги — и примешься считать ее виражи, вырубленные буквально в отвесной скале, — и закружится голова. Последние повороты скрываются где-то у самого неба. Это, наверно, Ловчен, не гора, а, скорее, темная туча. Положа руку на сердце — мы объехали полсвета, но подобного не встречали даже в Кордильерах… Как будут вести себя наши «татры-805»?
Наполняем бензобаки до краев (с каким-то торжественным чувством, словно собираемся на великую битву), Ольдржих тайком проверяет тормоза, Они обязательно понадобятся нам, как только мы вскарабкаемся наверх. Но до того времени первое слово предоставляется моторам!
В самом деле удивительно, что об этой черногорской дороге так мало знают в Европе. Нам известны высокогорные трассы в швейцарских и австрийских Альпах; некоторые страшные участки знакомы многим автомобилистам, не говоря уж об участниках горных автогонок, наизусть знающих градусы подъема. А дорога, взбирающаяся из Котора на Ловчен? За несколько километров она поднимается от уровня моря ровно на тысячу метров!
— Здесь, на карте, у самой дороги имеется высотная отметка. Только никак не разберу — единица это или семерка. Не то тысяча сто пятьдесят девять метров, не то тысяча семьсот пятьдесят девять…
Не успели мы оглянуться, как уже были в четырехстах метрах над Котором. Найти бы теперь местечко пошире, чтобы заснять Боку с птичьего полета. Улиточный след, по которому мы кружили час назад, теряется в туманной дали, горы становятся расплывчатыми, словно их задернули кисеей. На склонах, в которых вырублена дорога, тысячи маленьких стенок, плотин и галерей, сложенных из нескрепленного камня. Это сделано для того, чтобы свободно пропускать сквозь щели бурные потоки дождевой воды, обуздывая тем самым их губительную силу, и не дать им возможности смыть в пропасть исполинское дело человеческих рук. Тремя сотнями метров выше защитные стенки получили подмогу: здесь на пути стремительных потоков стоят одинокие сосны и туи, прочно укрепляя склоны своими узловатыми корнями и не отступая ни на шаг.
