Зиновий Каневский - ЗАГАДКИ И ТРАГЕДИИ АРКТИКИ
«ИТАК, ОНА ЗВАЛАСЬ ТАТЬЯНА...»
Это были самые разные люди, разные по возрасту, по уровню образования, по привычкам, достоинствам и порокам, не говоря уж о разнице в социальном и служебном положении, если вспомнить, что были среди них и офицеры-дворяне, и священники, и наемные толмачи. Но основную массу составляли солдаты и матросы, подневольный бесправный и неграмотный люд — ведь до отмены крепостного права в России оставалось еще более века. Причем если командиры были, как правило, молоды, то возраст подчиненных варьировал в широких пределах, многих вполне резонно было бы считать «стариками». Так, в отряде тридцатилетнего штурмана Минина служили двадцатишестилетний гардемарин Паренаго, матрос первой статьи Вялый, сорока трех лет от роду, и пятидесятитрехлетний квартирмейстер Фураев.
Рядовыми участниками экспедиции были неприхотливые, многотерпеливые, бессловесные забитые люди. Но в то же время это были великие мастера-умельцы, способные в совершенно незнакомой, враждебной им, уроженцам Средней России, полярной тундре ловко соорудить дом из плавника, быстро разжечь на ветру, под тугими струями дождя (а чаще снега) спасительный костерок, подстрелить на лету птицу, схватиться один на один с матерым белым медведем, сшить из звериных шкур ладную одежку и обувку, сварить, словно лихой солдат из народной сказки, «суп из топора».
Они могли подолгу сносить любые лишения и невзгоды, не брезговали ни сырой моржатиной, ни мясом песца, пили теплую кровь только что забитого оленя, смазывали раны звериным жиром и вожделенно поглядывали на нарты начальника, в которых ехали, как значится в одном экспедиционном отчете, «тридцать девять рюмок крепкой водки»...
Начальники же выделялись «лица необщим выраженьем». Около половины флотских офицеров составляли иностранцы на российской службе, а вот штурманы почти все были русские. Жестокая эпоха, к сожалению, накладывала свой отпечаток на этих отнюдь не худших, во многом талантливых и даже незаурядных людей. Кое-кто из командиров имел «склонности к вину, взяткам и тяжбам», некоторые опускались, спаивали и обирали подчиненных, а также «устраивали великие притеснения инородцам». Последнее обстоятельство в высшей степени прискорбно, потому что именно благодаря местным жителям экспедиция получила возможность успешно действовать в Арктике, а немалое количество ее участников самою жизнью обязаны были ненцам и эвенкам, якутам и нганасанам, эвенам и чукчам.
А. П. Соколов, глубже и полнее других представлявший себе историю Великой Северной, писал обо всем «негативном» с поразительной откровенностью, не опасаясь упреков в отсутствии патриотизма, в попытке очернить, запятнать безупречный мундир военного: «Особенно грустно и бедственно было недружелюбие почти всех членов экспедиции во все время ее продолжения... Оно затемняло и унижало прекрасные подвиги мужества, терпения и труда, ослабляло силы и способствовало неудачам».
А в результате, как отмечает тот же А. П. Соколов, эти «замечательные по уму и твердости» изыскатели «трудный и многобедственный путь... проходили и к вечно достойному ведению описали, а о непроходимых местах достоверно свидетельство учинили». И ни один из этих сотен, а вернее, тысяч людей не получил за труды и страдания никаких наград!
Если бы дело касалось лишь нижних чинов, то мы, привыкшие к подобным несправедливостям, наверное, и не очень-то поразились бы, но даже доблестному морскому офицерству, признанному цвету нации во все времена, не было пожаловано тогда ни орденов, ни званий. Харитону Лаптеву, например, очередной воинский чин капитан-лейтенанта был присвоен только через девять лет после его возвращения с Севера в Петербург. Однако еще раньше, в 1743 г., деятельность всей экспедиции была сперва приостановлена, а затем и навсегда прекращена. Фамилии, судьбы, лики ее героических участников канули в безвестность, и лишь бесстрастная географическая карта запечатлела для потомков имена очень и очень немногих из них.
Существенный штрих: сами они никогда не называли в собственную честь те острова, мысы, заливы, проливы, которые открывали и изучали с такой жертвенной самоотдачей. Полярные гидрографы просто-напросто заглядывали в святцы и нарекали тот или иной, объект именем, допустим, святого Павла, Андрея либо Самуила — в зависимости от конкретного «дня рождения» данного святого. Много позднее, десятилетия и столетия спустя, другие северные скитальцы, верные памяти предшественников, в меру собственных знаний и возможностей восстанавливали историческую справедливость, и на карте Арктики появлялись те самые имена, которые далеко не каждому известны и сегодня. Так возродились фамилии офицеров Великой Северной Минина и Стерлегова, Малыгина и Челюскина, двоюродных братьев Лаптевых, супругов Прончищевых.
Супружеская пара в полярной экспедиции? Уже неожиданность!
Партия лейтенанта Василия Васильевича Прончищева (к слову сказать, дату его рождения, 1702 и правильное отчество установили сравнительно недавно историки-краеведы И. В. Глушанков и Д. М. Романов) вела топографическую съемку побережья между Енисеем и Леной. Тогда впервые удалось составить более ШЩ менее точную карту на редкость сложной, изобилующей коварными извилистыми протоками и мелями дельты Лены. Также впервые легли на лист бумаги в середине 30-х гг. XVIII в. очертания многочисленных островков и даже целых архипелагов близ побережья Восточного Таймыра.
К характеристике личности лейтенанта Прончищева: во время вынужденной зимовки в устье реки Оленёк командир отряда поддерживал самые дружественные отношения с местными жителями, о чем докладывал в рапорте на имя капитан-командора Беринга: «По крайней силе и возможности поступал я с ними всякою ласкою и обнадеживал добротами».
Рано или поздно в каждый отряд Великой Северной экспедиции приходила цинга, страшная болезнь, считавшаяся в ту эпоху заразной. Она косила истощенных, ослабленных другими напастями (сегодня мы сказали бы по-научному: «Находящихся в постоянном стрессовом состоянии») людей, не выбирая своих жертв, не щадя ни начальников, ни рядовых. В партии молодого лейтенанта Питера Ласиниуса, например, из пятидесяти двух человек за короткий срок скончалось тридцать восемь, и первым пал командир. Явилась цинга и в отряд Прончищева.
Болезнь все чаще приковывала лейтенанта к койке, и тогда все заботы по отряду в пятьдесят с лишним человек брал на себя Челюскин, еще не совершивший свой легендарный поход. В наиболее ответственные моменты Прончищев, превозмогая боль и чудовищную слабость, вновь становился во главе вверенных ему людей. Так было и в конце августа 1736 г., когда их «Якуцк» (если следовать орфографии тех времен) не смог пробиться к берегу и лейтенант сошел в шлюпку, чтобы собственноручно провести морской промер и отыскать безопасный фарватер — именно так, до последнего дыхания, исполняли свой долг российские полярные гидрографы. Возвратившись на борт судна, командир впал в беспамятство и на следующий день скончался.
