Александр Романенко - ВьЮжная Америка
Но главное — в такой день китийцы крайне расточительны и щедры, они покупают все подряд, и даже то, что им совершенно не нужно. По крайней мере, убедить одинокого китийца приобрести третий телевизор можно без труда именно в такой день.
Вероятно, мы тоже слегка заразились праздником, хотя, разумеется, мы такие же фанаты футбола, как и борьбы нанайских мальчиков. Мне нет дела, кто там выиграл, кто проиграл, но настроение города передается и нам, и хочется как-то продлить краткую жизнь этого духа беззаботности. А тут, как по заказу, приехал то ли чилийский, то ли венесуэльский Луна-парк. Решено, завтра выходной, едем в Луна-парк!
Так получилось, что последний раз я был в Луна-парке лет двадцать назад, в Кисловодске. И Луна-парк был чешский. Запомнились чистенькие пестренькие домики, тир, полный игрушек «на приз», до смешного маленькие «американские горки» и лабиринт из прозрачных стеклянных панелей. В какую-то игру я выиграл синий пластмассовый стаканчик — единственный мой выигрыш во всех подобных мероприятиях.
Луна-парк в Кито — нечто абсолютно иное. Он захватил одну из площадей южного города и загромоздил ее огромными стальными конструкциями. Никакой тематической или иной связи между этими конструкциями не было, даже касса у каждого аттракциона своя собственная.
Длинные дрлгие очереди, толкотня, непроходимые человеческие заторы, один туалет на пять тысяч человек. На все это можно было бы махнуть рукой, тем более что парк не настоящий, временный, но карусели неприятно поразили нас больше всего. Они были старые. То есть изношенные донельзя. Их даже не пытались обновить, хотя бы подкрасив. Я смотрел на неистово вращающиеся колеса, рамы, диски и думал, что от веселья до реанимации здесь один шаг.
— Начнем с чего-нибудь попроще, — сказал я, имея в виду более медленные механизмы.
Но, покатавшись на «медленном», мы убедились, что наши страхи напрасны. Да, карусели не новы, давно не крашены, но конструктивно они сделаны с огромным запасом прочности. Людская масса для большинства из них вообще незаметна. И тогда мы пересели на «быстрые», например, в шестиколесную вращалку, которая швыряла нас с Машей так резко, что мы прикусывали языки, но фальшиво улыбались ожидающей нас внизу Валентине — чтобы она не запретила Маше следующее катание.
Самая большая толпа собралась у трясущегося круга. К нему простаивали по часу, лишь бы потрястись. Принцип аттракциона прост: подвешенный на пружинах семиметровый диск со скамейками раскачивался во все стороны эксцентрически закрепленным валом, и разместившаяся на скамьях (а кто и на полу) публика сначала медленно, а потом все быстрее вибрировала, амплитуда вибраций росла, и уже через минуту многие слетали со скамеек и валились друг на друга. Вскоре на диске образовывалась каша, где чьи ноги, где чьи руки — невозможно понять. А крику! Будто их режут свиными ножиками. Один орет от страха, другой едва жив от смеха. Вдруг все останавливается, и слабо держащаяся на ногах группа измятых индивидов сходит вниз под завистливые реплики стоящих в очереди.
Но туда мы не пошли — слишком долго ждать. Зато Маша втянула меня в «Ротор». Да, на его круглых бортах честно написано — психам и сердечникам вход запрещен. Но кто ходит в Луна-парк с медицинскими справками? Я подумал, какой черт сердечник, разве я сердечник или тем более псих? Разве может быть опасной дурацкая детская каруселька? И купил билеты.
В «Роторе» разместилось человек пятнадцать, все встали спиной к резиновой стеночке. Закрылась дверь, и стеночка, вместе с полом, начала вращаться. Очень скоро всех нас придавило к стене с такой дурной силой, что не поднять руки. И вдруг пол начал уходить вниз. А мы остались висеть, как мухи на липучей бумаге. И в таких же мушиных позах. Но ротор стал замедляться, и мы медленно поползли вниз, к полу. Однако пол уже шел нам навстречу, ротор ускорился, железный пол грозил сломать наши ноги, испуганные человечки бешено затрепыхались, убегая от него, и, как только убежали, пол снова утонул в глубину, а мы снова превратились в приклеенных мух. Это издевательство с уезжающим полом повторилось пять или семь раз, я не считал. Я только посматривал на синеющего толстого парня напротив, который жадно хватал воздух рыбьим ртом и был готов впасть в предсмертную кому. Когда нас наконец-то выпустили (из жалости, наверное), мы были похожи не на мух, а на слегка придавленных пальцем тараканов. Все, кроме Маши, конечно.
— Это самая лучшая карусель, на которой я каталась, — заявила она.
Да уж, чтобы спорить о вкусах, прежде всего нужно иметь крепкое здоровье.
Но в целом нам понравилось. Правда, мне так и не удалось уломать Валентину прокатиться хотя бы вместе с малышней. Бесполезно, ее инстинкт самосохранения оказался на недосягаемой высоте.
— Чтобы за мои деньги меня же и угробили? — возмутилась она.
Что ж, в этом тоже есть своя логика.
Мы нашли нечто вроде переносного кафе и немного посидели в тени под душераздирающие звуки популярнейших на юге местных мелодий. Хотя об эквадорской музыке, точнее, о песнях, можно говорить часами, скажу главное. В основе этих песен — извечный романс. Вольный перевод стихов последних двухсот шлягеров может звучать примерно так:
Ты меня не любишь,А я тебя люблю.Ты на меня не смотришь,А я на тебя смотрю.
Припев:Но вот ты меня полюбила,И я танцую с тобой.О, как мы любим друг друга,О, как люблю я тебя.
Однако это перевод именно вольный. Дословно же получится примерно то же самое, но в каждую строчку местные поэты умудряются вставить слово «корасон», что по-русски — просто «сердце». Если честно, то никакая, даже самая красивая, самая по-народному звучащая, самая искусно исполненная песня ни за что не пойдет в Эквадоре, если в ней хотя бы пять или шесть раз не повторяется слово «корасон». Доходит до смешного. Мы с Машей слушаем очередную песенку. Маша говорит:
— Какая чушь!
— Что ты! — возражаю я. — Это замечательная песня! Потянет на первую премию, вот увидишь. В ней не меньше десяти корасонов.
— Нет, штук семь, наверное, будет.
— Спорим?
Маша спорит. Мы начинаем считать. Раз, два… пять… восемь… четырнадцать!
— Ну что? Кто был прав?
— Да, целых четырнадцать — это, конечно, премия. — Маше некуда отступать, она проиграла вчистую. Но и я не выиграл. Следующая песня побила все рекорды: ее хитрые создатели приклеили к припеву целых три строки сплошных корасонов.
Все другие авторы были посрамлены, и эта песенка завоевала все, что только можно завоевать, плюс беззаветную народную любовь.
