Игорь Клех - Миграции
Спускаясь в киевское метро, непроизвольно отмечаешь, что платформы и поезда здесь на треть короче московских. Зато и ветки короче, не успеваешь истомиться под землей. Только темновато как-то. Уже поднимаясь на эскалаторе, соображаешь, в чем дело. Лампы светятся строго через одну. Легко можно представить, что творится тогда в областных городах, райцентрах, вплоть до кромешной темени в селах. Из которых уже несколько миллионов жителей регулярно трудится на сельхозработах в странах Средиземноморья или на стройках у соседей — в России, Польше, Чехии. Или в Киеве, где можно сегодня заработать довольно приличные деньги и куда наметился отток рабочей силы и интеллектуального потенциала: молодых компьютерщиков, журналистов, дизайнеров, архитекторов. Не говоря уж о политиках, финансистах и украинских красавицах, которыми Киев славился всегда.
Две остановки метро — и мы на Крещатике, главной улице города, чье имя волнует слух и отсылает к его тысячелетней христианской истории. В Крещатицком яре Владимир крестил когда-то в греческую веру своих сыновей. Князь-идолоборец сам в виде истукана уже больше столетия озирает свои владения с Владимирской горки, а прах его тысячу лет как покоится в Киевской земле, по соседству с прахом Юрия Долгорукого, основателя Москвы. Киев — город святынь и захоронений трех сегодняшних народов и стран. В одной из пещер Киево-Печерской лавры, купив билет, всякий желающий может лицезреть высохший череп летописца Нестора, первым описавшего для потомков, «откуда есть пошла Русская земля». Отчего на собственном черепе посетителя волосы начинают шевелиться — когда тысячелетие прессуется у него на глазах в один нескончаемый, долгий день, а промелькнувшие века — в сон.
У украинца вообще, а у киевлянина в частности «пунктик» на почве подземных кладов. Может, скифские курганы пробудили в их предках кладоискательский азарт и он передается по наследству? Еще в советское время в подземном переходе под Крещатиком, прозванном Трубой, пооткрывались стекляшки, где можно было перекусить и выпить кофе. Этакая фантазия проектировщиков на тему ночной жизни крупных западных городов. Сегодня киевляне просто помешались на роскошных подземных торговых центрах, на манер Манежной площади в Москве. В районе Крещатика сооружено уже два таких. На Майдане Незалежности — многоярусная «теплица» со стеклянным куполом и фонтанами. И на другом конце Крещатика — «Метроград» с бутиками. От чего обитатели ветхого жилого фонда в районе знаменитого продуктового Бессарабского рынка пришли в сильное беспокойство, ожидая со дня на день, когда под ними начнет проваливаться земля. Пока что в Киеве только кряхтят и трещат старые здания от надстроенных этажей с мансардами и перепланировок — история москвичам и россиянам знакомая.
Самым живописным Крещатик был в начале XX века, когда Киев за 20 лет вырос вдвое, превратившись в крупный европейский город. Город этот сохранился в фотографиях и замечательных описаниях — от Лескова до Паустовского и от Нечуй-Левицкого до М. Старицкого. Его языком служил двуязычный суржик, так и не дождавшийся своего Жванецкого. На литературную карту мира этот город нанес Михаил Булгаков, описав в своей «Белой гвардии» его «апокалипсис» и покинув его навсегда. Булгаков вообще специализировался на превращении городской топографии в миф, привязывая своих героев к конкретному адресу и месту — в Киеве, Москве, воображаемом Иерусалиме. В Киеве таким мемориальным, культовым местом является дом № 13 на Андреевском спуске, в который можно зайти, как внутрь романа, — и это потенциально сильное переживание.
На крученом Андреевском спуске я оказался впервые в год Московской олимпиады. Стояла зима, улица была выселена под корень. Трущобы, безлюдные дворы. Из звуков — только звук льющейся из уличной колонки воды, сбегающей по обледенелой брусчатке вниз к Подолу, ремесленно-торговому посаду Киева. С этого началось преображение обветшалой, но живописной улочки в нынешний «кичок». Так на Украине зовут места, отведенные для уличной торговли предметами искусства (от слова «кич» — безвкусная поделка, попса). С годами «кичок» вырос в настоящую арт-зону со стильными галереями, уличными самодеятельными концертами, в место оживленной туристической и молодежной тусовок. Здешняя живопись переслащена, а вот народные промыслы, антиквариат и подделки под него, прикладное искусство представлены очень сильно. Украинец, так уж повелось, ценит в красоте прежде всего пользу. И никому не удастся уйти отсюда, не позарившись на крутобокий звонкий горшок, аптекарский флакончик с застывшими пузырьками воздуха в толстом стекле, изобретательное женское украшение или хотя бы полтавскую глиняную свистульку-«сракодув». Начало Андреевского спуска от изумительно поставленной Андреевской церкви пополнилось еще одной достопримечательностью. Памятником в «натуральную величину» героям фильма «За двумя зайцами» — а фактически киевской старине, так любезной сердцу киевлян. Поэтому здесь охотно ставят памятники актерам, сумевшим ее «сыграть». Борисову в роли Голохвастова, Гердту — Паниковскому, поразительному киевскому комическому актеру Яковченко, умудрившемуся в киноэпизодах выразить само существо украинского народного юмора (например, в роли Пацюка из «Ночи перед Рождеством», где в позе йога он поедает вареники без помощи рук). Эти памятники, работающие на воссоздание городской среды, резко контрастируют с идеологическими «новоделами». Помпезными Кием, Щеком, Хоривым и сестрой их Лыбедью — на месте правительственной трибуны для праздничных демонстраций советской поры. С которой 1 мая 1986 года на оживленные толпы киевлян, накрытых чернобыльским облаком, взирали последние партийные секретари, в надвинутых шляпах и плащах с поднятыми воротниками, кутаясь в шарфы, будто человеки-невидимки. Стоит помнить, что с этого все началось. С признания Горбачевым неделю спустя «утечки радиации» на Чернобыльской АЭС начался неудержимый оползень, похоронивший в конце концов советскую империю. А в те дни была похоронена антиалкогольная кампания — каберне «Оксамит Украины» («бархат» то есть) лилось на улицах Киева рекой. Кто из киевлян не разбежался, спасался от развития лучевой болезни красным сухим вином — считалось, что это помогает. Что имело неожиданные последствия для самочувствия современных киевлян, вдруг осознавших, что их замечательный южный город, будто нарочно созданный для удобства и радости жизни, так же не вечен, как и его обитатели.
И все же хочется верить, что Киев — город вечный и в перспективе — мировой. Как вечен Рим и всемирен Нью-Йорк. Ему, конечно, до них далеченько. Но, во-первых, ему идет уже вторая тысяча лет. Во-вторых, он очень красив — оттого что гениально расположен. Кажется, нет на свете другой такой столицы, которая была бы вписана в столь живописный ландшафт. Бывает генетическая удача. Этот город красив от рождения. Виднее всего его физическая красота со стороны киевского Ист-энда — плоского, унылого левобережья или с реки. Не забуду, как на железнодорожном мосту через Днепр меня подтянул за шиворот к вагонному стеклу китайский студент, которому я помог объясниться с пограничниками на российско-украинской границе. Он являлся сыном предпринимателя из Харбина (где от русских осталась одна память) и одним из 2 тысяч китайцев, составлявших киевскую диаспору. Это была форма его благодарности мне. По-китайски стыдливо кося, он сказал: «Глядите, какой красивый город!» )
