Иван Ефремов - Великая дуга
— Тогда ты непонятен мне, — жестко сказал этруск. — Разве другие наши товарищи не нашли себе здесь девушек по сердцу? На совете никто из них не колебался, что выбрать — женщину или родину, никто не подумал остаться. Отец Ирумы, охотник, думает, что ты не пойдешь с нами. Ты понравился ему, слава о твоей храбрости прошла в народе. Он сказал мне, что готов принять тебя в дом. Неужели ты покинешь нас, забудешь родину ради девчонки?!
Пандион опустил голову. Ему нечего было ответить, он не смог бы объяснить этруску то, в чем Кави был не прав. Как сказать ему, что Пандион не просто поддался страсти? Как выразить то, что захватывало его в Ируме как художника? Для него Ирума стала воплощением красоты, в ней искрилась и сверкала древняя сила жизни, так привлекавшая молодого скульптора, в котором вместе с любовью проснулось и творчество! А с другой стороны, суровая правда жгла его в речи этруска — он забыл, что у чужого народа есть свои законы и обычаи. Оставшись здесь, он должен будет стать охотником, слить свою судьбу с судьбой этого народа. Такова была неизбежная плата за счастье с Ирумой… Одна Ирума здесь близка ему. Спокойный и жаркий простор золотой степи вовсе не походил на шумный и подвижный простор родного моря. И девушка была частью этого мира, временным гостем которого он не переставал себя чувствовать… А там, вдали, маяком светила ему родина. Но если этот маяк угаснет, разве он сможет жить без него?..
Этруск выдержал паузу, чтобы дать Пандиону время подумать, и начал снова:
— Хорошо, ты станешь ее мужем, чтобы вскоре покинуть ее и уйти. И ты думаешь, что ее народ отпустит нас с миром и поможет нам? Ты оскорбишь их гостеприимство. Наказание, следуемое тебе по заслугам, падет на нас всех… А потом, почему ты уверен, что остальные товарищи согласятся ждать? Они не согласятся, и в этом я буду с ними!
Этруск помолчал и, как бы устыдившись резкости своих слов, грустно добавил:
— Сердце мое болит, ибо, когда достигну я моря, не будет у меня друга, искусного в корабельном деле. Мой Ремд погиб, и вся надежда была на тебя — ты плавал по морю, учился у финикийцев… — Кави опустил голову и замолчал.
Кидого бросился к Пандиону и надел на шею молодого эллина мешочек на длинном ремешке.
— Я хранил его, пока ты был болен, — сказал негр. — Это твой морской амулет… Он помог победить носорога, он поможет всем нам дойти до моря, если ты пойдешь с нами…
Пандион вспомнил про подаренный ему Яхмосом камень. Он совсем забыл об этом сверкающем символе моря, как забыл в эти дни еще и о многом другом. Он глубоко вздохнул. В эту минуту в хижину вошел высокий человек с большим копьем в руке. Это был отец Ирумы. Он непринужденно уселся на пол, поджав ноги; дружески улыбнулся Пандиону и обратился к этруску.
— Я пришел к тебе с делом, — неторопливо начал охотник. — Ты сказал, что через одно солнце вы решили уходить на родину.
Кави утвердительно кивнул головой и молчал, ожидая, что будет дальше. Пандион с беспокойством поглядывал на державшегося с простым и величавым достоинством отца Ирумы.
— Путь далек, много зверей стережет человека в степи и в лесу, — продолжал охотник. — У вас плохое оружие. Запомни, чужеземец: со зверями нельзя сражаться, как с людьми. Меч, стрела и нож хороши против человека, но против зверя самое лучшее — это копье. Только копье может удержать сильного зверя, остановить его, достать издалека сердце зверя. Ваши негодны для нашей степи! — Охотник пренебрежительно указал на прислоненное к стене хижины тонкое египетское копье с маленьким медным острием. — Вот какое здесь нужно!
Отец Ирумы положил Кави на колени принесенное им оружие и снял с него длинный кожаный чехол.
Тяжелое копье было больше четырех локтей в длину. Его древко, в два пальца толщины, было сделано из твердого, плотного, блестящего, как кость, дерева. Посередине древко утолщалось, обшитое тонкой шероховатой кожей гиены. Вместо наконечника на нем было лезвие в локоть длиной и шириной в три пальца, сделанное из светлого твердого металла — редкого и дорогого железа.
Кави задумчиво потрогал острое лезвие, прикинул на руке тяжесть оружия и со вздохом вернул охотнику.
Тот улыбнулся, следя за впечатлением, произведенным копьем на этруска, и осторожно сказал:
— Изготовить такое копье — большой труд… Металл для него добывается соседним племенем, и они продают его дорого. Зато копье спасет тебя не раз в смертельном бою…
Не понимая, к чему клонит охотник, Кави молчал.
— Вы принесли с собой сильные луки из Та-Кем. — продолжал охотник. — Мы не умеем делать такие и хотел бы поменять их на копья. Вожди согласились дать вам по два копья за каждый лук, а копья, я сказал, будут вам нужнее.
Кави вопросительно посмотрел на Кидого, негр кивком головы подтвердил мнение охотника.
— В степи много дичи, и нам не понадобятся стрелы, — сказал Кидого. — Но в лесах будет хуже. Однако лес далек, а шесть копий вместо трех луков надежнее при нападении зверей.
Кави подумал, согласился на обмен и принялся торговаться. Но охотник был непреклонен, доказывая, что предложенное им оружие — ценность. Они никогда не отдали бы по два копья за каждый лук, если бы не нужно было узнать, как изготовляются луки Черной Земли.
— Хорошо, — сказал этруск. — Мы отдали бы их вам в дар за приют и пищу, если бы не шли так далеко. Мы принимаем условие — завтра ты получишь луки.
Охотник просиял, хлопнул Кави по руке, поднял копье, вглядываясь в красный отблеск факела на лезвии, и надел на него кожаный чехол, украшенный кусочками разноцветных шкур.
Этруск протянул руку, но охотник не отдал оружие.
— Ты получишь завтра не хуже. А это… — отец Ирумы сделал паузу, — я дарю твоему золотоглазому другу. Чехол его сшила Ирума сама! Смотри, как он красив.
Охотник протянул копье молодому эллину, нерешительно принявшему подарок.
— Ты не идешь с ними, — отец Ирумы показал на этруска и негра, — но хорошее копье — это первое имущество охотника, а я хочу, чтобы ты прославил наш род, став моим сыном!
Кидого и Кави впились взглядами в друга; негр с хрустом сжал пальцы. Решительный момент наступил.
Пандион побледнел и внезапно резким, отстраняющим жестом протянул охотнику копье обратно.
— Ты отказываешься? Как мне понять это? — вскричал пораженный охотник.
— Я ухожу с товарищами, — с трудом произнес молодой эллин.
Отец Ирумы неподвижно стоял, глядя на Пандиона, потом с гневом швырнул копье ему под ноги:
— Пусть будет так, но не смей больше смотреть на мою дочь! Я сегодня же отошлю ее!
Пандион, не мигая, с широко раскрытыми глазами стоял перед охотником. Неподдельное горе исказило его мужественные черты, и какое-то смутное сочувствие ослабило гнев отца Ирумы.
