Жюль Верн - Необыкновенные приключения экспедиции Барсака
Когда этот гигантский штопор проник в почву, которую сам же и поддерживал и защищал от обвала, к нему присоединили цилиндр такого же диаметра, толкаемый мощными домкратами. Таким образом, готовый горизонтальный тоннель будет представлять металлическую трубу длиной около восьмидесяти метров. Когда же он будет закончен, останется, пользуясь конусом меньших размеров, просверлить вертикальный ход к поверхности земли.
Пока выполнялись эти работы, Камаре нигде не было видно. Он появлялся с мрачным и рассеянным видом лишь для разрешения какой-нибудь сложной технической проблемы, требовавшей его присутствия, и снова скрывался в свое жилище, где в одиночестве съедал пищу, подаваемую слугой Жоко.
Тоннель был окончен в назначенный срок. На рассвете тридцатого апреля восемьдесят метров трубы были проложены, и осталось только прорыть выходной колодец; это следовало сделать до восхода солнца.
И пора было: уже за три дня до этого провизия подошла к концу: рацион, и без того явно недостаточный, был еще уменьшен.
Хорошее настроение и спокойное отношение к трудностям жизни плохо вяжутся с пустым желудком.
Настроение заводского персонала понемногу менялось. Работали для спасения жизни усердно, но лица были сумрачны, и рабочие часто обменивались словами, полными горечи. Они все, видимо, уже начали постепенно терять слепое доверие к начальнику, которому еще недавно приписывали сверхъестественную силу. Да, этот волшебник, несмотря на свой гений, не мог помешать им умирать с голоду! Обаяние его меркло.
С другой стороны, по заводу стала гулять легенда, начало которой крылось в нескольких словах о Жанне Бакстон, сказанных Камаре во время первого выступления, перед разрывом с дворцом. В то время увлечению Гарри Киллера пленницей не придали большого значения. Это было принято как одно из доказательств его деспотизма — не более, не менее. Но по мере того, как положение ухудшалось и истощение ослабляло рассудок осажденных, появилась общая тенденция выдвигать на первый план эту фантазию Гарри Киллера, о которой сам он давно позабыл. Эта идея, раз засев в мозгу, попала на благодатную почву и по мере роста вытеснила все остальные.
Легенда превратилась в общепризнанный факт. Рабочие стали твердо верить в то, что они страдают, переносят осаду и голод исключительно из-за прекрасных глаз мисс Бакстон. Если бы она сдалась, был бы немедленно заключен мир. Жертвы, приносимые ста пятьюдесятью людьми ради спасения одной, казались чрезмерными.
Жанна Бакстон знала об этом изменении настроения: по некоторым вскользь брошенным словам, по мрачным взглядам она разгадала причину враждебности и поняла, что на нее возлагают ответственность за лишения, которым подвергаются.
Хотя она была далека от мысли приписывать себе такое большое значение, все же это общее настроение влияло на нее, и мало-помалу она сама начала склоняться к мысли, что, если сдастся Гарри Киллеру, эта жертва, быть может, спасет других осажденных.
Без сомнения, жизнь ее будет ужасна возле человека, которого она подозревала в убийстве брата. Но ведь обвинение еще не доказано, и, кроме того, если не хватит сил, она может найти забвение в смерти. Наконец, это был ее долг, каким бы жестоким он ей ни казался.
Эта идея так овладела ею, что она не могла удержаться и открыла ее друзьям. Она обвиняла себя в трусости и говорила о сдаче Гарри Киллеру при условии, что он обеспечит безопасность остальных. Слушая ее, бедный Сен-Берен плакал.
— Вы желаете обесчестить нас, мадемуазель! — с негодованием кричал Амедей Флоранс.— И хотите сделать это без всякого смысла! Гарри Киллер слишком уверен, что получит нас всех, и не захочет размениваться по мелочам. Да он и не сдержит своих обещаний, если даже их даст!
Барсак, доктор Шатонней и даже Понсен заговорили хором, и Жанна отказалась от своего благородного, но бессмысленного плана.
Впрочем, теперь, когда тоннель был окончен, этот вопрос отпадал сам собой. Через несколько часов Тонгане скроется и на следующий день даст сигнал к восстанию и освобождению заключенных. После полудня тридцатого апреля началась проходка вертикального колодца. Никаких срывов не произошло, к полуночи труба вышла на поверхность, и верный Тонгане исчез в темноте.
Вертикальную трубу убрали, и песок засыпал узкий колодец. На поверхности осталось небольшое углубление в форме воронки, но при отсутствии других признаков вряд ли можно было догадаться, что осаждающие смогут установить связь этой воронки с заводом, находящимся на расстоянии более восьмидесяти метров.
Если план Блекленда был обрисован достаточно ясно, читатель должен помнить, что прямо против завода находился угол стены, отделявшей квартал белых от квартала рабов.
С этого угла Тонгане должен был дать сигнал к отправке оружия, как только представится благоприятный случай. И уже вечером первого мая туда направились взоры осажденных, которые собрались на возвышенной площадке, устроенной по приказу Камаре над жилищами рабочих, ближайшими к Ред-Ривер.
Но, как и следовало полагать, в этот день прождали напрасно. Если Тонгане даже и попал в невольничий квартал, он еще не имел времени подготовить восстание. Однако и на следующий день сигнала не было. На заводе начали беспокоиться. Успокаивали себя лишь тем, что в эту ночь ярко светила полная луна. Как ни остроумен был способ, изобретенный Камаре, оружие, сложенное на площадке, нельзя было переправлять.
Тревога осажденных росла. Третьего мая ночь выдалась темная. Молчание Тонгане было тем опаснее, что в этот день доели последние крохи провизии. Через два, три дня надо было победить или умереть с голоду.
День четвертого мая показался бесконечным, и осажденные ждали темноты с лихорадочным беспокойством. Но и в этот вечер сигнал не появился над стеной квартала.
Еще день прошел в самой мрачной обстановке. Постились уже третьи сутки, и желудки сжимались от голода.
Мастерские были пусты. Рабочие, их жены и дети угрюмо бродили по двору завода. Через два дня, если ничего не случится, придется просто сдаться на милость победителя. Люди группами бродили по заводу, обмениваясь замечаниями, полными горечи, и без стеснения обвиняли Тонгане в том, что он забыл тех, кого обещал освободить. Черт возьми! Он не так глуп, чтобы заботиться о них.
Проходя мимо одной из групп, Жанна Бакстон услышала свое имя. Окруженные несколькими слушателями, рабочий и женщина спорили настолько ожесточенно, насколько позволяла слабость, и так громко, что Жанна могла остановиться в сторонке, не привлекая внимания.
— Пусть говорят что угодно! — кричал мужчина, не беспокоясь, слушают его или нет.— Безобразие — терпеть такие вещи из-за какой-то вертушки! Уж если бы это только зависело от меня!
