Жюль Верн - Удивительные приключения дядюшки Антифера

Дядюшка Антифер, Замбуко и Жюэль, переступив порог пасторского дома, стали подниматься по деревянной лестнице, держась за засаленную веревку, висевшую на стене. Трегомен, хоть и сильно похудевший за это время, ни за что не взобрался бы по такой узкой и темной винтовой лестнице.

Посетители дошли до площадки третьего этажа, последнего на этой стороне дома. Маленькая дверь в глубине, на ней — дощечка с именем преподобного Тиркомеля.

Дядюшка Антифер испустил глубокий вздох облегчения: «Уф!» Затем постучал в дверь. Никакого ответа. Неужели пастора нет дома? Как же так, позвольте вас спросить? Человеку приносят миллионы…

Антифер постучал опять, немного сильнее.

На этот раз изнутри послышался легкий шум. Дверь, правда, осталась на запоре, но под дощечкой с именем преподобного Тиркомеля приоткрылось задвижное окошечко.

В окошечке показалась уже знакомая голова пастора.

— Что вам угодно? — спросил Тиркомель тоном человека, которому не нравится, когда его тревожат.

— Нам хотелось бы с вами поговорить… очень недолго,— ответил по-английски Жюэль.

— О чем?

— По очень важному делу.

— У меня нет никаких дел, ни важных, ни неважных.

— Да откроет он наконец, этот преподобный? — возмутился Антифер, ему надоели церемонии.

Услышав это, пастор спросил на чистейшем французском языке, он владел им в совершенстве:

— Вы французы?

— Французы,— ответил Жюэль. И, считая, что это облегчит им доступ к Тиркомелю, добавил: — Французы, которые присутствовали вчера на вашей проповеди в церкви Престола Господня…

— …и у которых есть желание принять мои доктрины? — живо спросил проповедник.

— Может быть, ваше преподобие.

— Скорее, он примет наши,— пробурчал дядюшка Антифер.— Впрочем, если он предпочитает уступить нам свою долю…

Дверь открылась, и мнимые неофиты[438] очутились перед преподобным Тиркомелем.

Они вошли в комнату, освещенную единственным окном, выходившим на северный овраг. В одном углу стояла железная кровать с соломенным тюфяком и одеялом, в другом — стол с туалетными принадлежностями. Вместо стула — табурет. Вместо мебели — один запертый шкаф, где, по-видимому, хранилась одежда. Несколько книг на полке, среди них — традиционная Библия в переплете с истрепанными углами, бумага, перья, чернильница. Никаких занавесок. Голые стены, побеленные известью. На ночном столике — лампа с низко опущенным абажуром. Это, видимо, и спальня, и рабочий кабинет одновременно — пастор ограничивался лишь самым необходимым. Обедал он в соседнем кабачке, и, конечно, это был отнюдь не модный ресторан.

Преподобный Тиркомель, весь в черном, затянутый в длинный сюртук, из-под воротничка виднелась лишь узкая белая лента галстука, при появлении иностранцев снял цилиндр и если не пригласил их сесть, то исключительно потому, что мог предложить только один табурет.

По правде говоря, миллионы нигде так не пригодились бы, как в этой монашеской келье[439], все содержимое которой едва ли можно оценить в тридцать шиллингов…[440]

Дядюшка Антифер и банкир Замбуко переглянулись. Пора уже открыть огонь. Раз их сонаследник говорит по-французски, они больше не нуждались в посредничестве Жюэля, и молодой капитан становился простым зрителем. Такой оборот дела вполне устраивал молодого человека, и он не без любопытства готовился присутствовать при этой баталии. Кто будет победителем? Вряд ли он отважился бы держать пари за дядюшку…

Вначале Антифер так смутился, что сам бы этому не поверил. Когда ему стали известны взгляды непримиримого проповедника на земные блага, он решил действовать хитро и осторожно и, предварительно позондировав[441] почву, незаметно подготовить преподобного Тиркомеля к тому, чтобы тот показал имеющееся у него письмо Камильк-паши, где, без сомнения, указаны цифры новой и, надо надеяться, последней широты.

Такого же мнения придерживался и Замбуко, не устававший поучать будущего шурина, как ему нужно действовать. Но сможет ли этот бешеный малуинец сдержать свою ярость, если его нервы все время во взвинченном состоянии, не вспылит ли он при первом же возражении и не начнет ли бить стекла?

Между тем первым заговорил не Антифер. Пока три визитера[442] переминались с ноги на ногу, преподобный Тиркомель стал перед ними в позу проповедника. Уверенный, что люди явились к нему, горя желанием последовать его доктрине, он думал только о том, как бы красноречивее изложить им свои принципы.

— Братья мои,— начал он, складывая руки в порыве признательности,— я благодарю Всевышнего, он даровал мне силу убеждения, возможность вселить в ваши души презрение к богатству и отречение от земных благ…

Стоило только взглянуть при этом вступлении на лица сонаследников!

— Братья мои,— продолжал проповедник,— уничтожая сокровища, которыми вы владеете…

«Которыми мы еще не владеем!» — хотелось крикнуть дядюшке Антиферу.

— …вы подадите достойный пример, и ему последуют все, кто способен возвысить свой дух над материальными благами жизни…

Дядюшка Антифер резким движением челюсти передвинул чубук с одной стороны на другую, в то время как Замбуко прошептал ему на ухо:

— Не объясните ли вы наконец этому болтуну цель нашего посещения?

Утвердительно кивнув головой, малуинец подумал про себя:

«Нет уж, я не допущу, чтобы он нагнал на меня своей проповедью такую же скуку, как вчера!…»

Преподобный Тиркомель, открыв свои объятия как бы для того, чтобы принять в них раскаявшихся грешников, сказал умильным голосом:

— Ваши имена, братья мои, чтобы…

— Наши имена, господин Тиркомель,— прервал его дядюшка Антифер,— вот наши имена и звания: я, Антифер Пьер-Серван-Мало, капитан каботажного плавания в отставке. Жюэль Антифер, мой племянник, капитан дальнего плавания, господин Замбуко, банкир из Туниса…

Тиркомель подошел к столу, чтобы записать имена.

— И конечно,— сказал он,— вместе с отречением от земных благ вы принесли ваши тлетворные[443] богатства… может быть, миллионы?

— Совершенно верно, господин Тиркомель, речь идет о миллионах, и, когда вы получите свою долю, вы вольны ее уничтожить… Но что касается нас, то мы сами придумаем, как нам поступить…

Дядюшка Антифер допустил большую оплошность. Жюэль и Замбуко сразу это поняли по изменившемуся выражению лица Тиркомеля. Лоб его покрылся морщинами, глаза почти закрылись, руки, раскрытые для объятия, захлопнулись на груди, как захлопывается дверь несгораемого шкафа.