Франц Бенгтссон - Рыжий Орм
Вот все, что рассказал Спьялле, и все сочли, что он принес необычные новости.
— Для королей настали плохие времена, — сказал Орм. — Сначала погиб Стюрбьерн, самый сильный из них; потом — Харальд, самый мудрый; и теперь — Эрик, который был самым могущественным. Не так давно мы прослышали, что умерла великая императрица Феофано, которая единолично правила саксами и ломбардцами. И лишь Свейн, мой шурин, самый злобный из всех, никак не умрет. Интересно было бы знать, отчего Господь не уничтожит его и не позволит жить более достойным из королей.
— Бог поразит его, когда придет время, — сказал брат Виллибальд, — как поразил Он Олоферна, которому отрубила голову женщина по имени Юдифь, или Зангериба, ассирийского царя, которого убили перед идолом его же сыновья. Но подчас зло бывает живучим, и здесь, на Севере, лукавый сильнее, чем в других местах. Только что мы услышали о страшном злодеянии от этого Спьялле, который поведал, что участвовал в убиении служителей Христовых у погребального костра своего короля. Такого злодейства нигде в мире больше нет, как только здесь, да еще у худших вендов. И мне нелегко определить, что надобно делать с такими людьми-злодеями. Я мог бы сказать тебе, Спьялле, что ты будешь вечно гореть в огне. Но сказать это мало; во всяком случае, в ад ты угодишь точно.
Спьялле озабоченно оглядел всех присутствующих.
— По неразумию своему я сболтнул лишнее, — сказал он, — и разгневал этого священника. Но мы лишь соблюли древний обычай, как всегда делалось после смерти конунга свеев. И ты, хозяйка, сказала мне, что я попал не к врагам.
— Мы тебе не враги, — успокоил его Орм, — и тебя никто здесь не тронет; но пусть тебя не удивляет, что мы, рабы Христовы, называем убийство священников злодеянием.
— Теперь они в сонме святых мучеников, — добавил брат Виллибальд.
— И им хорошо там? — спросил Спьялле.
— Они в Царствии Божием, и блаженство там такое, что человеческим умом его не постигнуть.
— Ну, тогда им повезло, — сказал Спьялле, — ибо у короля Эрика на них смотрели как на рабов.
Ильва засмеялась.
— Ты в таком случае достоин похвалы, а не порицания, ибо помог им добраться туда, — сказала она.
Брат Виллибальд строго взглянул на нее и сказал, что она огорчает его своим легкомыслием.
— Когда ты была лишь беспечной девицей, ты могла говорить так, — ответил ей он, — но теперь-то ты должна понимать, что ты уже хозяйка дома и мать троих детей, и к тому же приняла учение Христово.
— У меня это от отца, — ответила Ильва. — и я, честно говоря, не знаю, изменился ли он к лучшему, хотя у него было много детей и он долго учился у тебя и епископа Поппона.
Брат Виллибальд покачал головой и пригладил себе волосы, как он обычно делал, когда речь заходила о короле Харальде; ибо на макушке у него до сих пор оставался рубец от распятия, которое король в нетерпении вырвал однажды у него из рук и ударил им его по голове.
— Конечно же, король Харальд был большим грешником, — сказал брат Виллибальд, — и я сам чуть не пострадал от него, когда он ударил меня. Но все же он во многом походил на царя Давида, и это хорошо заметно, если сравнить его с королем Свейном. И вряд ли ему понравилось бы, что дочь его смеется над убийством священников.
— Все мы грешники, и я в том числе, — сказал Орм, — ибо и я не раз поднимал руку на священников, когда мы брали штурмом города в Кастилии и Леоне, сжигая их церкви. Они отважно сражались с нами, копьем и мечом, и по приказу моего господина Альмансура, мы убивали их прежде других. Но то было до моего обращения в веру, так что Господь вряд ли будет строг ко мне за то, что я делал раньше.
— Я оказался в лучшем обществе, чем предполагал, — сказал Спьялле.
Бледный юноша с маленькой черной бородкой, четвертый из чужеземцев, до сих пор сидел в унынии и хранил молчание. Но вот он вздохнул и вступил в разговор.
— Все мы грешники, это так, — сказал он, — но никто из вас не несет такое тяжкое бремя грехов, как я. Зовут меня Райнальд, и я недостойный служитель Христов, каноник епископа Эккарда из Шлезвига. Родился я в Цюльпихе, в Лотарингии, и был сперва магистром в кафедральной школе Ахена. А попал я сюда из-за своего прегрешения и злосчастной доли.
— Что ж, надо сказать, что таких нищих следует еще поискать, — сказал Орм, — ибо все вы пришли сюда неспроста. И если твоя история заслуживает внимания, то мы выслушаем тебя.
— Истории о грешниках всегда интересны, — вставила Ильва.
— Только в том случае, если их слушают серьезно и извлекают из них пользу, — добавил брат Виллибальд.
— История моя необычайно серьезна, — начал магистр печальным голосом, — ибо с двенадцати лет я стал несчастливцем. Следует прежде всего сказать, что в пещере между Цюльбахом и Геймбахом живет гадалка Радла, которая умеет предсказывать будущее. Меня повела к ней моя мать, которая хотела знать, что меня ждет, если я буду отдан на обучение в священники, ибо я испытывал великое желание сделаться служителем Христа. Гадалка взяла мои руки в свои и долго сидела так, покачиваясь и бормоча с закрытыми глазами, — так, что я уже почти испугался. Наконец она заговорила и рассказала нам, что я буду хорошим священником и многое мне удастся в жизни. «Но ты носишь в себе несчастье, — сказала также она. — Трижды ты совершишь тяжкий грех, и второй раз грех твой будет тяжелее первого, а третий раз — самый тяжелый. Такова твоя судьба, и от нее не убежишь». Вот все, что она сказала, и больше ничего. Мы оба заплакали и пошли с матерью домой. Ведь мы хотели, чтобы я сделался святым человеком, а вовсе не грешником. Мы отправились к нашему старому священнику, просить у него совета, и он сказал нам, что только счастливчик может иметь лишь три греха. Но слова его меня не утешили. Я поступил в духовную семинарию в Ахене, и никто не был прилежнее и усерднее меня, богобоязненнее, чем я. Я был лучшим и в латыни, и в богослужении, и когда мне исполнился двадцать один год, я знал наизусть четыре Евангелия и Псалтирь, а также большинство Посланий апостола Павла к фессалоникийцам и галатам, которые для многих представляли трудность. И даже настоятель собора Румольд выделил меня и взял к себе дьяконом. Настоятель Румольд был стариком с рокочущим голосом и большими глазами навыкате, так что многие побаивались его; из всего иного на земле, кроме Церкви Христовой, он любил две вещи: пряное вино и ученость. Он был сведущ в различных науках, самых трудных и редких, вроде астрологии, гадания и алгоритма. О нем рассказывали, что он умел разговаривать с самой императрицей Феофано на ее византийском языке. Ибо в юные годы он побывал на Востоке вместе с ученым епископом Лиутпрандом Кремонским и рассказывал об этом удивительные вещи. Всю свою жизнь он собирал книги, и у него насчитывалось более семидесяти томов. Частенько по вечерам, когда я приносил ему в комнату подогретое вино, он обучал меня всяким премудростям или заставлял меня читать для него вслух сочинения скальдов былых времен. Одного из этих скальдов звали Стаций, и он в замысловатых выражениях воспевал старинные войны греков возле города, который назывался Фивы. А имя второго поэта — Эрмольд Черный, или Нигелл, и его понять было проще. Он воспевал благочестивого короля Людовика, сына Карла Великого, и его крестовый поход против язычников в Испании. Настоятель часто ругался или даже ударял меня своей палкой, если я ошибался в чтении, когда он слушал Стация. Он повторял, что я должен полюбить этого поэта и читать его более внимательно, ибо он был первым христианским поэтом Древнего Рима. Я старался угодить настоятелю и избежать наказания палкой, а потому старался изо всех сил. Но как я ни пытался полюбить этого скальда, ничего у меня не получалось. У настоятеля была еще одна книга какого-то другого поэта, в более красивом переплете, чем остальные. Иногда я видел, как он читает ее, бормоча себе под нос, и в такие минуты он был в хорошем настроении и посылал меня за вином. Но из той книги он никогда не давал читать мне. А потому мое любопытство все возрастало, и однажды, когда настоятель был приглашен к епископу, я пробрался в его комнату и принялся искать эту книгу и, наконец, обнаружил ее в маленьком ящичке под скамьей. В книге сначала помещался устав святого Бенедикта для монашеской жизни. Потом я увидел в ней хвалебную речь целомудрию, написанную одним набожным человеком из Англии по имени Альдельм. А за этим следовала длинная поэма, красиво и тщательно переписанная: она называлась «Наука любви» и была написана одним поэтом Древнего Рима, которого звали Овидий и который уж точно никогда не был крещен.
